Книга Он, она и ...собака - Лесли Шнур

Еще почта: шутка от папы, сентиментальное стихотворение от мамы, семейные фото от кузины из Калифорнии. Новости из Международного клуба аквалангистов и предложения путешествий на Козумел, в Новую Зеландию, Белиз. Бред его приятеля Джима, борца за свободу, на этот раз на тему статьи из «Очевидца». Когда это стало круто «дискредитировать» либералов? Или пускай не самих людей, но унижать либеральное, социально значимое мышление? «Я люблю Джима, — подумал он, — я знаю его почти всю жизнь. Мы почти братья». Тут он коротко расхохотался. Ближе, чем братья. Забавно, думал он, закрывая почту и выключая компьютер, насколько дружба, а значит, и любовь (наверное), которые длятся годами, создают историю, могут превосходить по значению тот факт, что на самом деле Джим — ограниченный, саркастичный… придурок.

Покончив с почтой, он зашел в гардеробную, разбудив Сида, который поплелся следом, явно желая, чтобы Билли наконец угомонился. Включил свет, разыскал черный чемоданчик, глубоко запрятанный за двумя его костюмами — серым и темно-синим, — за туфлями, за поразительным множеством разнообразных костюмов Дэниела, за пластиковыми коробками с мелочами.

Он внес чемоданчик в гостиную и открыл его. Вынул детали блестящего медного тромбона, аккуратно, но прочно соединил их. Вставил мундштук, предварительно протерев его специальной тряпочкой, чуть облизнул губы. А потом извлек несколько звуков, сыграл гамму, ощущая вес инструмента, глубокие низкие звуки его тембра.

Сид уже привык к этому, и вместо того чтобы прятаться в ванной и закрывать лапами уши, как он делал вначале, повалился на спину и несколько раз перекатился с боку на бок, задрав лапы вверх, словно исполняя безумный танец лимбо.

А потом Билли поставил диск Макса Роуча — классику, с Дюком Эллингтоном и Чарли Мингусом — и заиграл. Сначала потихоньку, сдержанно, прислушиваясь к музыке, улавливая ритм, тональность. Затем лекарство подействовало, пациент встал и пошел. Билли играл бесстрашно и свободно. Сегодня ночью он отпустил себя на волю вместе с Максом, что они проделывали практически ежевечерне. Играя на тромбоне в сопровождении ударных, Билли мечтал о том дне, когда, возможно, встретится наяву с этим парнем, чудо-ударником, Шекспиром барабанов и Ньютоном тарелок. А потом он больше ни о чем не думал, лишь чувствовал, как с вибрацией губ, движением воздуха в грудной клетке музыка заполняет его разум и сердце.

Глава 4

Следующее утро вновь выдалось жарким, и Нина надела велосипедные шорты, футболку с гербом Сорбонны, носки и черные туристические ботинки; волосы завязала в хвост и добавила к образу свою вечную кепку, козырек которой прикрывал лицо в дождь и зной. Сначала она погуляла с Сэмом. Ярко-желтое солнце виднелось сквозь плотный, насыщенный копотью, вонючий воздух — типичное солнце летнего Нью-Йорка. В парке, за прудом, на собачьей площадке рядом с теннисным кортом, Нина нашла три кусочка зеленого стекла и розовую пуговицу, а Сэм получил возможность скакать, играть и нюхать любые собачьи задницы по своему желанию. Люди стояли вокруг группками по трое-четверо, обсуждая новости, жару, необыкновенные способности своих собак и прочую чепуху. Нина терпеть не могла всего этого, поэтому и носила кепку с длинным козырьком. Она отпугивала посторонних.

Набегавшись, Сэм устал, и поэтому, когда они вернулись домой, Нина присела рядом с ним на минутку и ласково потрепала по животу. Карие глаза преданно смотрели на хозяйку, пока она почесывала ему уши, разглаживала шерсть на морде и целовала нос, холодный и влажный. Каждое утро, оставляя его ради того, чтобы гулять с другими собаками, она испытывала одно и то же чувство. Как будто совершает прелюбодеяние. Она думала о том, чтобы брать его с собой, но не хотела подвергать пса мукам ревности, И он все понимал, как всегда, на прощание лизнув ей щеку.

— Сэм, мальчик мой, ты мой птенчик. Мой единственный. Ты, и только ты, навсегда. И ни о чем не беспокойся.

И вышла, тихонько прикрыв дверь, напоследок улыбнувшись Сэму. Тот, повозившись на коврике, свернулся в клубок. В этой позе Нина и застанет его, вернувшись через пару часов. Спустившись на четыре пролета, Нина забросила рюкзачок за спину. В нем самые важные вещи: инструкции, пластиковые пакеты, солнечные очки, бумажник, ключи от квартиры. А на внешней молнии болтались ключи от спасения или погибели, как посмотреть.

Чтобы собрать подопечных, понадобилось больше часа: десять псов разного возраста, цвета, породы, комплекции и характера. Нина была мастером управляться со всеми их поводками и крепко держала шлейки, которые тянули лабрадоры и спаниели, колли, мопсы и просто дворняжки. Порознь каждый из них был просто псом — одни милые, другие нет. Одни энергичные и шустрые, другие — неуклюжие увальни. Но все вместе они образовывали структуру, семью, сообщество, нацию. Индивидуальность уступала место целому, и целое становилось самодостаточным. И чертовски забавным самодостаточным, потому что люди оглядывались, автомобили сигналили и весь мир улыбался этому «только — в — Нью-Йорке» зрелищу.

Кепка выполняла свое предназначение, защищала от солнца и дождя, но порой неприятные человеческие особи все же проникали за барьер козырька. Сегодня они явились в облике двух дамочек из Верхнего Ист-Сайда, лет шестидесяти, возраста ее матери. Но вместо леггинсов и джемпера на одной был костюм от Шанель, туфли-лодочки от Шанель и как улика измены сумка «Тодс». Вторая была в костюме «Сент-Джон» и туфлях «Феррагамо» за две тысячи баксов. Два этих ходячих штампа оказались на углу Восемьдесят девятой улицы и Центрального парка, и Нина искренне удивилась, каким ветром их туда занесло.

Проходя мимо и удерживая рвущихся в разные стороны собак, Нина услышала, как дама «Шанель» произнесла:

— Интересно, каково это — заниматься подобным делом? Думаешь, это интересная работа?

На что мадам «Сент-Джон» ответствовала:

— Подумываешь о новой карьере, Джуди?

— Она ведь могла бы иметь постоянную работу, верно? Держу пари, она даже окончила колледж.

— Она и выглядит как нормальная молодая женщина, если не считать дурацкой кепки.

— Если считать нормальным сочетание велосипедных шортов с ботинками нацистских штурмовиков.

Не в силах сдержаться, Нина вскинула подбородок и выглянула из-под своей оклеветанной кепки.

— Дамы… — начала она.

— Давай, детка. Не спускай им!

И Нина, и обе дамочки обернулись. Нина узнала этот голос с характерной хрипотцой. Позади них стоял Исайя — шесть футов три дюйма роста, сто семьдесят пять фунтов веса — афроамериканец, с дредами до самого, как он говорил, «хозяйства», в окружении восьми собак на шлейках. Исайя был коллегой и конкурентом Нины, бывший заключенный, но, как он сам пояснял, исключительно за употребление наркотиков, деньги на которые, впрочем, он добывал участием в разного рода незаконных махинациях. Отсидев три года, он вернулся на улицу, прошел курс реабилитации, перевоспитался, окончил колледж и сейчас запросто входит в квартиры с собственного разрешения хозяев.

Нина бросила взгляд на Исайю, а его псы в это время обнюхивали друг друга, потирались мордами, прижимались — точь-в-точь одиночки в баре Ист-Сайда в пятницу вечером. Тетки с нетерпением ждали, что же им ответит Нина.