Книга Гебдомерос - Джорджо де Кирико

Однако остановить миграционное движение на восток было невозможно, и вот Гебдомерос вновь оказался в этом городе, хотя, быть может, ему только казалось, что город прежний, поскольку в планировке улиц кое-что изменилось, преобразилось и место, где стоял Замок; несколько лодок, точнее, небольших барок в бездействии расположились у берега реки; вода, отразив облачное небо, приобрела белесый, молочный цвет и резко контрастировала с мрачным, почти черным берегом; барки же на светлом фоне воды вырисовывались темными массами и были похожи на погребальные гондолы, что напоминало о Венеции тех трагических дней, когда эпидемия чумы уносила жизни выдающихся художников, стремительно сраженных этим смертельным бичом. Было уже поздно, когда Гебдомерос начал свое блуждание по городу; в этом странном городе все спало, даже рыжие вечерницы в дреме своей грезили о сне! Окно сарая, мимо которого шел Гебдомерос, находилось всего лишь в метре от земли, поскольку выходило на улицу, расположенную на более высоком уровне, нежели та, куда обращен был передний фасад сооружения со входом. Гебдомерос, проходивший в этот момент вдоль заднего фасада, подошел к окну, посмотрел вниз и, хотя висящие по углам фонари весьма слабо освещали помещение, отчетливо увидел огромный каменный резервуар доисторического происхождения, где, согласно преданию, прежде покоились останки пятерых легендарных правителей города; позже этот резервуар использовался прачками для стирки белья. Теперь же крестьяне помещали в него готовых вот-вот отелиться коров, и там, в этом огромном резервуаре, лишенном какого-либо орнаментального декора (что, однако, его не портило), Гебдомерос увидел это и виден был он сам, нагой и коленопреклоненный, подобный Исааку в момент жертвоприношения:

Нежные овечки, сестры Исааковы,

В «сделано» и «сделаю» смысл не одинаковый.[19]

Склонившиеся над ним молчаливые и суровые люди, с закатанными по локоть рукавами на геркулесовых руках, старательно стригли его; и видно было, как сверкает в полумраке сарая стальная машинка для стрижки. В правом углу на соломе от света луны, проникающего сквозь слуховое окно в крыше, возникали блики, походившие на капли серебра или ртути; в противоположной стороне стоящий на полу фонарь освещал корову с теленком, склонившихся над яслями; рядом с группой животных на скамейке, упираясь спиной в стену и уронив голову на грудь, спала молодая крестьянка, обнимая лежащего на коленях ребенка. Разглядывая и ту и другую группу, Гебдомерос размышлял о том, что если бы их изобразил какой-нибудь художник, то, видимо, работа его называлась бы две матери;[20]и тут же Гебдомерос подумал о смерти герцога Энгиенского;[21]это тени, отбрасываемые стоящей на земле лампой, вызывали в напичканном литературой, богатом воображении подобные воспоминания. А те, в своих резервуарах, даже пели, как могут петь прекрасными летними ночами лишь влюбленные соловьи в цветущих садах. Гебдомерос еще долго оставался бы у овина, не обратись к нему с внезапным вопросом тот, кого весь город считал сумасшедшим, поскольку, будучи искусным гастрономом, он не интересовался ничем, кроме еды. Каждый раз, встречая на улице или где-то еще друга или же просто знакомого, он останавливал его, в какое бы время суток и где бы ни происходила встреча, и тут же на ходу подвергал обстоятельному допросу с целью узнать, что тот ел на завтрак или ужин. Кроме того, он имел обыкновение, выходя на прогулку, брать с собой тонкую железную палку с острым наконечником; этой палкой, возвращаясь домой поздно ночью, он шарил по стоящим у подъездов мусорным бачкам. Тех, кто готов был его выслушать, он регулярно ставил в известность, что очень любит колбасу с рисом.[22]Однако, как мог понять Гебдомерос, свободная и безрассудная жизнь этого странного гурмана должна была вот-вот закончиться. Приближалось время больших метеорологических работ; стоял конец марта, а в начале апреля ему предстояло укрыться наверху, в башне замка. Наступало время, когда, отгородившись от мира, он отказывался встречаться с кем бы то ни было; в том же случае, если просители, журналисты, просто приставалы и любопытствующие стучали в его двери, слуга, задав ритуальный вопрос «что вам угодно?», затем неизменно отвечал: синьор ушел, или синьора нет дома, или же синьор ушел по делам; некоторые настойчивые посетители, услышав последний ответ, твердили, что они дождутся, когда синьор закончит свои дела; о нет, добавлял тогда слуга, нисколько не смущаясь, это невозможно, если синьор уходит по делам, он отсутствует по нескольку дней.[23]Впрочем, он не только закрывал для всех свои двери, но и отказывался спускаться к столу в назначенное время. Погружаясь в сравнительное изучение показаний новейших анемометров,[24]посреди неописуемого беспорядка он забывал о жизни со всей чередой ее забот, печалей, удовольствий и радостей. Время от времени наступали моменты, когда, сраженный усталостью и голодом, он погружался в сон, правда всегда кратковременный; и тогда жена и дочь – образцовые примеры преданности – на цыпочках входили в его кабинет, ставили на стол блюдо с кусочком хлеба, блинчиками, соленым сыром, несколькими финиками и кувшин с холодным кофе и, пятясь, постоянно наблюдая за спящим, уходили, ибо горе тому, кого заставал он в своем убежище. Такая жизнь была невыносима. У дочери Эммы каждый вечер случались нервные срывы. Сына, что был поваром, отец пытался расположить к себе, одаривая сигаретами; так проходили ночи, а с первыми лучами солнца среди снопов появлялся офицер; в развевающейся тунике и распахнутой на груди рубашке он восседал на коне, как амазонка, свесив ноги в одну сторону; из глубокой раны на левой щеке капала кровь, оставляя пятна на его одежде, но он, казалось, этого не замечал. Сначала он отказался от той дуэли: «Сражаться, – воскликнул он удивленно, – сражаться на глазах у женщины?» Резким движением руки он указал на девочку-подростка с пышной грудью, сидящую посреди луга в позе Жанны д'Арк, внимающей голосам; тем не менее он вынужден был сразиться, и то, чему суждено было случиться, случилось. Теперь часы тянулись медленно, но неизбежно, как им и положено. Солнце стояло высоко, безоблачное небо подернула легкая дымка, предвещающая приближение лета; неподвижный воздух заполнил сильный запах прокисшего вина, он поднимался из глубоких пещер, где храпели лежащие вповалку грязные пьяницы, монахи и контрабандисты, гонимые новым правительством.