Книга Смерть умеет улыбаться - Ника Шахова

- Красавец.

Зверь повел ушами и присел на задние лапы. Я мучительно долго шарила по карманам: должно что-то быть, должно. (У меня пунктик на почве кормления бездомных животных.) Есть! Нащупала обломок печенья, достала его из кармана, сдула табачную крошку и протянула псу.

- Прости, но больше ничего нет.

Пес беззлобно оскалил пасть, примерился и очень осторожно вынул желтыми зубами угощение из моих пальцев. Бросив прощальный взгляд, полный печали и милости, он скрылся за надгробиями.

Это действительно был кобель.

* * *

- Как, ты не знала? - спросила тетя, потирая кулачками опухшие веки.

Она сменила черный бархат на темно-синий шелк, искусно задрапированный на могучей груди. Ее волосы были тщательно уложены в пышный валик, а губы накрашены светлой помадой. "Хороший признак," - отметила я. Нюся неодобрительно шваркнула чугунной сковородкой о плиту.

- Хозяин хотел, чтобы его кремировали.

- Ужас, - резюмировал Макс.

- А вот и не ужас, - вмешалась Грета, которая сидела за столом, положив ногу на ногу, и короткий голубой халатик рискованно приоткрывал верхнюю часть ее длинных загорелых конечностей. По сравнению с ней я выглядела бледной немочью. И это меня раздражало. Каюсь.

- Кремация - это так благородно, - говорила кузина, раскачивая вышитый бисером шлепанец на кончиках напедикюренных пальцев, - Только плоть и очищающий огонь. И никакой мерзости гниения.

- Грета, заткнись, - скорее попросил, чем потребовал позеленевший

Макс.

- А ты не хами!

- Дети, дети, успокойтесь! - прикрикнула на них тетя Лиза, - Во всем виноваты гены, - обратилась она ко мне, - Генрих был очень похож на нашего отца, Карла Августовича, а мы, девочки, - на маму, Прасковью Егоровну.

Правда, наш папа часто повторял, что он русский если не по крови, то по духу. Мне кажется, папа хотел оторваться от корней - не случайно он взял мамину фамилию, окрестился в местной церкви и даже не возражал, когда соседи называли его Карпом. А Генрих наоборот хотел вернуться к истокам, - тетя тяжело вздохнула, - Дети склонны отрицать опыт своих родителей, с этим ничего не поделаешь.

- Нехорошо это. Грех, - пробубнила Нюся, обращаясь к сковородке, на которой дожаривалась свиная шейка, - Большой грех. Увидите, добра не будет.

- Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, - всплеснула широкими шелковыми рукавами тетя.

Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. Тетя рассеянно ковыряла вилкой в тарелке. Все еще зеленый Макс, принебрегший луковым супом, шейкой и салатом из помидоров, налегал на кисель со взбитыми сливками. Грета сосредоточенно, как хорошо отлаженный механизм, двигала челюстями, перемалывая все подряд. Примостившаяся в углу Нюся больше не ела, а следила за тем, достаточно ли на столе хлеба и не пора ли убирать грязные тарелки.

Луковый суп с расплавленным в нем сыром был восхитителен. Тоже самое могу сказать обо всем остальном. Мясо, кисель - м-м... пальчики до самых локотков оближешь.

И все-таки грустно. Грустно, спасу нет! Дядя умер, и с ним ушло нечто важное, объединяющее семью и придающее ей неповторимый приваловский колорит. При дяде никто не посмел бы усесться обедать на кухне.

("Вы не на помойке себя нашли," - твердил он неустанно.) А без дяди кухня оказалась единственным местом в доме, куда тянуло, где было, несмотря на необычайно жаркий август, тепло и по-настоящему уютно.

После обеда домашние неохотно разбрелись по своим комнатам. Когда мы с

Нюсей остались одни, она спросила:

- Ну как там, на кладбище?

- Тихо и пусто. Я встретила только бездомного пса. Даже смотритель куда-то исчез. Представляешь?

Нюся перекрестилась:

- Это был твой дядя.

- Что дядя? - не поняла я.

- Пес этот... Вы не успели попрощаться, вот его душу и отпустили на время, - она смахнула рукой навернувшуюся слезу, - Это был кобель?

- Кобель, - подтвердила я.

- Вот видишь! - горячо зашептала Нюся, - Он приходил попрощаться.

- Нюся!

- Ты дала ему что-нибудь вкусное? - не обращая внимание на мой протест, спросила домработница.

- Дала. Кусочек печенья. А что?

- И он взял?

- Спрашиваешь! Конечно, взял.

- Так вот, дочка, помяни мое слово, от простил тебя. Это добрый знак.

И она снова перекрестилась.

* * *

Я постучалась и заглянула в комнату. На всех горизонтальных поверхностях - на столе, на единственном стуле, на полках, на шкафу и даже на полу лежали кипы журналов в ярких обложках.

- Макс, как ты?

Кузен приподнялся с кровати, накрытой светло-коричневым пледом.

- Ничего, сестренка. Могло быть и лучше, конечно, но в целом ничего. А как ты? Садись, - он подвинулся.

- Аналогично, - я присела. Легкий ветерок забавлялся с открытой оконной рамой, и та недовольно, по-стариковски поскрипывала. Край короткой занавески цвета "последний закат в джунглях" вился над письменным столом.

- Знаешь, я рассталась с Петренко, - выложила я свою главную новость.

- Да что ты! - Макс нырнул вниз и достал из-под кровати, на которой мы сидели, пепельницу и сигареты. Мы закурили.

- Я все больше думаю, что семейная жизнь не для меня... - призналась я с горечью, - Сначала Аркадий, потом Петренко... Ладно Аркадий! Он был молодым ученым, подающим большие надежды, изобретателем. И я знала, ради чего терплю его занудство и свою скуку. Ради его лучей! В этом был хоть какой-то смысл. И я продержалась целых три года. А Петренко... он просто завел бабу, - я печально вздохнула, - Знаешь, Макс, мне тут сказали, что женская мудрость состоит в том, чтобы терпеть, молчать и улыбаться, когда хочется плакать. Я спрашиваю: какой смысл в такой мудрости, зачем она?

Чтобы, мучаясь, страдая, удерживать банального бабника? А зачем? Лучи - это я понимаю, это нужно для человечества, чтобы воевать и врачевать. А зачем тратить себя на бабника - нет, не понимаю. Чтобы сохранить семью? Какую?

Неужели ту, из которой муж сбегает при первой возможности? Кому нужна такая семья? Или чтобы перед смертью было кому воды подать? Так, знаешь, как в том анекдоте - самое страшное, что пить не хочется... К тому же, по статистике, женщины живут дольше мужчин. Представляешь, терпишь ты изверга ради стакана воды, а он и тут обдуривает - помирает раньше тебя. И стакан воды подаешь ему ты. Опять ты и снова ты. Каково, а?.. Нет, Макс, такая мудрость не про меня. Я не извращенка какая-нибудь и не мазохистка. Так что пусть мудреют другие, если им так хочется, а я побуду глупой, бестолковой, безмозглой, легкомысленной идиоткой, - я закончила длинную тираду, которая, признаться, меня саму изрядно утомила, и примолкла.