Книга Бойтесь напуганных женщин - Лариса Кондрашова

Да и Тоня, как нарочно, все время тычет в ее больное место. Хочет сказать, что не знала, будто больное?

Вроде раньше считалась чутким человеком, а сегодня уже второй раз когти в свежую рану запускает. По крайней мере явно делает подруге больно, хотя назвать ее американкой — что тут такого? Жена американца. А как еще называть ее?

Однако свою поездку — недалеко, всего три километра пути, — Тоня задумала недаром. Есть такие природные феномены, которые лечат одним своим видом. Вот и получается, что хочет она смягчить свою черствость. Потому что должна подруге сочувствовать, ведь и сама на том же обожглась. Вынуждена была враз изменить свою жизнь не потому, что очень хотела перемен, а потому, что к переменам ее вынудили обстоятельства.

Тоня ничего не говорила, пока машина поднималась на перевал, и не пыталась разрядить возникшее в салоне напряжение, а просто остановила свою «Нивушку» на небольшом участке дороги, на которую давний оползень обрушил когда-то огромный кусок скалы.

Дорогу от камней очистили, и образовалась довольно обширная площадка, на которой теперь шоферы-дальнобойщики порой отдыхают. От нее вниз уже появилась тропинка — там из скалы пробил себе дорогу родничок.

Его любовно обложили камнем. Для тех, у кого не было с собой кружки, здесь же имелась дежурная, цепью к скале не прикованная и даже странно, что так долго сохранившаяся.

Но повела Тоня подругу не к ручейку, а совсем в другую сторону, на край дороги, к казавшемуся хрупким ограждению.

— Смотри!

И даже рукой провела вокруг, словно в дар отдавала.

— О Господи!

У Нади невольно вырвался восторженный крик.

Вокруг, насколько хватало глаз, высились горы, а круто вниз обрывалась такая глубокая пропасть, что казалось, ей нет конца. Горы еще не обзавелись зеленым покровом, и потому те, что подальше, казались отчего-то фиолетовыми, а на тех, что поближе, картину все-таки разрежали зеленые сосны. Без них бы пейзаж вокруг показался декорацией к триллеру.

Зато горы, встающие далеко на горизонте, гордо несли свои белые шапки с вечными снегами. И казалось, что там, на их вершинах, живут ангелы, взирающие сверху на этот изломанный, непостоянный мир, в котором нет абсолютной гармонии, а есть места для взлетов и падений и где даже небо не устроено для того, чтобы можно было парить в нем вечно.

Нигде не замечалось никакого движения, точно молодые женщины были одни в этом диком, далеком от цивилизации мире.

Небо синело над ними не так высоко, как на равнине. И было почти доступно для желающих взлететь. Дело оставалось за малым — у женщин не было крыльев. Да и так ли уж хотелось им летать? Им хватало предчувствия полета.

Вечернее солнце, пройдя свой полуденный пик, лениво скатывалось к горизонту. А горы поднимались все выше и выше, словно пытались достичь недоступной им высоты или нанизать небесную синь на свои острые пики.

— И человек еще смеет называть себя царем природы! — прошептала Надя, потихоньку отходя от края. Пояснила рядом стоящей Антонине: — Даже голова закружилась от такого величия.

Тоне казалось, что этот пейзаж должен вызывать совсем другие чувства. Голова закружилась. А дальше? Ничего внутри не затрепетало, не появились мысли о вечном, о тщетности сиюминутного?..

— А я, глядя вокруг как раз с этого места, всегда прихожу к мысли, насколько ничтожны наши усилия как-то по-особому организовать свою жизнь в сравнении с окружающим миром…

— Эй, подруга, — затормошила ее Надя, — ты изобретаешь велосипед. Ведь именно от осознания собственной ничтожности всякие отшельники, пустынники, схимники удалялись от людей, чтобы лишний раз напомнить себе об этом. Вот ведь как просто: мы ничтожны, жизнь коротка, а Вселенная бесконечна — и так далее. Из этого следует только одно: сиди и не чирикай, не так ли?

Тоня смутилась:

— А разве и в самом деле наша жизнь не коротка, чтобы тратить ее на людей ничтожных?

— А вот это уже лучше. Правда, нельзя сказать, что такая мысль есть нечто возвышенное…

— Для меня — возвышенное, — буркнула Тоня. — До приезда в Раздольный я переживала о такой ерунде! Что подумает мой муж, что скажет, что сделает, не будет ли он недоволен? Я даже о себе забыла. О своих желаниях. О своих талантах, наконец!.. Может, мои деревянные скульптуры и уродливы, и несовершенны, но я делаю их, и мое сердце поет. Представь, раньше я не могла позволить себе мастерскую…

— Ты хочешь сказать, Михаил тебе не разрешал?

— Конечно же, нет, — сконфузилась Тоня, — я стеснялась ему об этом сказать. Боялась, что станет смеяться. Ведь мой муж считал, что не бывает талантливых женщин-художниц. Он всегда смеялся: назови мне хоть одно имя художницы, прославившейся в веках. Не можешь? То-то же! Вообще-то я и не думала о славе, но мне хотелось самовыражения, вот этого сладкого трепета в груди, который все-таки отличается от оргазма!..

— И теперь ты от всего суетного освободилась?

Не освободилась! Сегодня у Тони мысли были вовсе не возвышенные, как она говорила подруге. Чем больше она смотрела на суровый пейзаж, тем больше сжималось сердце. Она умрет, а эти горы как стояли, так и будут стоять. Им никакого дела нет до глазеющих на них людей. Стоит им лишь чуть-чуть пошевелиться, как этих двоих просто не станет на свете! Они рухнут вниз вместе с краем пропасти…

— Так говоря о людях ничтожных, кого ты имела в виду? — поинтересовалась Надя. — Уж не своего ли мужа? К Михаилу, конечно, много эпитетов можно придумать, но уж никак не ничтожный…

— Почему обязательно Михаила? — отчего-то рассердилась Тоня. — Я сказала просто так, вообще…

— Ну, если вообще, тогда о чем говорить? Знаешь, я думаю, для того чтобы человек мог философствовать, глядя на окружающую природу, ему надо быть свободным.

— От чего?

— От сиюминутного. Включая, кстати, воспоминания.

— Да я и не вспоминала вовсе, просто к слову пришлось. Ты сама начала говорить…

— Поехали домой, — схватила ее за руку Надя. — Мне хочется опять сесть в твое уютное кресло и выпить хваленого ликера. Видимо, как раз прошлое меня буквально распирает изнутри, и чтобы жить в этом природном величии, мне надо стравить воздух отмирающих воспоминаний. Пока они не взорвались у меня внутри.

— Странная реакция на красоту. Или, может, ты ее так и не увидела?

— Увидела. Но я же объясняю: мне некуда ее принимать. Понимаешь, моя духовная оболочка заполнена жидким взрывчатым веществом. Кажется, оно называется нитроглицерин. Все остальное, что происходит в моей жизни, не может проникнуть внутрь — некуда. Я смогу созерцать окружающий мир и на него реагировать, только когда солью эту гадость с души.

— Ты хочешь слить ее в мою душу? — усмехнулась Тоня, заводя мотор.

— Мы сольем ее в пустую бутылку из-под ликера, который выпьем, а потом бросим вниз, вот в эту пропасть.