Книга Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова

Потерять такую женщину было бы для В. В. невозможной трагедией. Но таких слов – «потерять», «лишиться» и т. п. – он старался даже мысленно не произносить, хотя после безуспешных звонков самой Мирусе и бестолковых разговоров с Аннушкой слова эти, конечно, лезли в голову и пугали. Он вообще хотел думать и думал, что произошло какое‑нибудь недоразумение, причём, самое мелкое, ничтожное, из‑за которого не стоило не только лететь самолётом в С., но и поднимать панику по телефону. Но когда он спрашивал себя, что это могло быть за недоразумение, ничего подходящего и убедительного в голову не приходило. Жена была женщина разумная и осмотрительная, не могла она никуда подеваться без его ведома, не могла не позвонить, и если теперь телефон её молчал, это должно было значить только одно: случилось нечто из ряда вон выходящее.

И вслед за этим, как ни уклонялся В. В., его настигала одна очень нехорошая мысль: это «нечто» каким‑то непостижимым для него образом связано с домом.

Особняк на улице Инжирной он начал строить в середине 90–х, вложил в него много ума и фантазии, и очень гордился тем, что получилось. Он любил здесь бывать, стремился сюда отовсюду — из сумрачной Москвы и из дальних командировок, находя здесь полное, ничем не отвлекаемое отдохновение душе и телу. Именно здесь, в этом доме, хотел бы он когда‑нибудь, окончательно отойдя от дел, провести остаток жизни.

У жены было своё отношение к дому. Поначалу, лишь только он замыслил его строительство, она всеми силами восстала против. Какой ещё дом? Зачем? Не надо м н е никакого дома! Достаточно и квартиры. Нет, нет и нет, даже слушать не хочу. В. В. на время отступился, но землю взял и кредит в банке оформил. Они тогда жили в С., и как раз в те годы в этом приморском городе, как и повсюду, начался бум частного строительства. Все местное чиновничество, всё более или менее успешные предприниматели наперебой выбирали участки то ли вовсе пустовавшей в силу неудобности рельефа, то ли застроенной халупами земли, приводили её в нужное состояние и начинали строиться. Особняки росли в беспорядке, без всякой системы, действительно, как грибы, многие тут же продавались и перепродавались, но тот, кто строил, как В. В., для себя, не спешил и делал все основательно, с умом, заботясь и о противооползневом укреплении, и о сейсмоустойчивости (город лежит на узкой полоске берега между морем и горами, которые считаются ещё молодыми и, значит, подверженны тектоническим сдвигам).

Уже пора было расчищать участок и забивать сваи, а Мируся все ещё сопротивлялась.

— Дом! – говорила она, качая головой. – Да как я своим всем в глаза буду смотреть, когда ты его отгрохаешь!

В. В. медленно, но верно гнул свою линию.

Первый раз он привёз жену на уже развернувшуюся стройку, когда залили фундамент. Она походила по периметру, пробуя ногой застывший бетон, повздыхала и изрекла:

— Зря ты меня не послушал.

И пока дом строился, она все вздыхала и качала головой, высказывая время от времени свои соображения, всегда исключительно негативные:

— Это ж лет десять будут строить!

Или:

— Кто, интересно, будет его убирать?

— Найдём женщину, — говорил В. В., у которого на все был готовый ответ.

— Да ты с ума сошёл, у меня сроду домработницы не было, и у мамы моей не было, ни у кого не было в нашей семье (неправда, у тётки её была, сама же рассказывала), что я – барыня, что ли! И вообще, зачем мне чужая женщина в доме!

Но вот стали проступать очертания будущих спальни, гостиной, кабинета, и В. В. стал замечать у жены первые проблески интереса.

— А здесь что будет? – спрашивала она, переступая через горы строительного мусора и заглядывая в проем двери.

В. В., радуясь этому её интересу, говорил самым миролюбивым тоном:

— Что скажешь, то и будет. Ты же хозяйка! (При слове «хозяйка» она хмыкала). Хочешь, сделаем тебе гардеробную, чтобы никаких шкафов, а все вещи – здесь, в отдельной комнате?

— Почему это мне? Я сто раз уже говорила: мне ничего не надо.

— Ну, хорошо – нам, нам, детям нашим. Соберём всю семью под одной крышей.

Эта перспектива (на самом деле довольно мифическая) кое‑как примиряла её с происходящим.

Дом строился не десять, но пять лет, тоже немало, и был совсем готов к круглому, 2000–му году, и тот Новый год встречали уже в новых стенах, чем В. В. был чрезвычайно горд и доволен. К этому времени и она успела привыкнуть к мысли, что у них есть теперь свой дом, и даже размечталась, как они станут в нём жить и принимать гостей – друзей и родных. Но как раз в это самое время политический ландшафт в стране в очередной раз резко поменялся, начались крупные кадровые пертурбации, и Владимира Васильевича неожиданно (впрочем, сам он давно этого ждал) призвали на работу в Москву. Тут она впервые призналась, что ей жаль оставлять дом и жаль, что они в нём так и не пожили.

— Ничего, ещё поживём! – говорил В. В. – Подумаешь, два часа лёту! На выходные будем летать.

И действительно, с тех пор они стали жить как бы на два дома, если не сказать – на три, потому что вместе с новой должностью появилась ещё госдача под Москвой, в Успенском, куда они изредка выезжали в конце дня пятницы, чтобы вернуться в Москву в понедельник утром. Но жена говорила, что эта дача ей совсем чужая, там даже запахи все чужие (за время советской власти кто в ней только не жил, да и в новые времена она сменила уже трёх хозяев).

Напротив, «домик у моря», как она его называла, и особенно сад, разбитый на месте бывшего оврага и уже плодоносящий, она очень скоро полюбила и в последнее время даже стала приезжать сюда сама и уже не боялась ночевать одна в доме, говорила, что привыкла к его звукам – скрипам, шорохам и свистам. Вдруг становилось ей скучно и неуютно в Москве, она бродила, не находя себе места, по их большой квартире, на 7–м этаже знаменитого «брежневского дома», старого, но ещё добротного, и говорила, что хочет домой. «Домой» в этом случае означало – на Инжирную. Собиралась и летела сама в С. Но пожив там несколько дней, опять начинала беспокоиться, теперь уже о каких‑то своих делах в Москве (вроде того, что цветы без неё завянут или собака, оставленная соседям, заскучает) и говорила Аннушке: «Поеду‑ка я домой», что означало – в Москву, на Кутузовский.

Тем не менее В. В. не любил отпускать её куда‑либо одну, всегда почему‑то волновался и нервничал, но волнения его относились главным образом к поездам и самолётам, вообще к дороге, а как только она добиралась до места, он сразу успокаивался, особенно, если этим местом был их дом в С., надёжно обустроенный с точки зрения безопасности – жалюзи на дверях и окнах, видеокамера на крыше, да и живая охрана в лице Аннушки с Костей. «Теперь я понимаю, что значит «Мой дом – моя крепость», — усмехалась Мируся. Казалось, беспокоиться не о чем, когда она там.

И вот тебе на: именно оттуда, из собственного их дома она и пропала.

Два часа полёта из Москвы в С. он провёл в самых тревожных размышлениях, перемежавшихся, впрочем, и некоторыми посторонними мыслями, как то: о вероятных перестановках в правительстве, о недавнем заседании межведомственной комиссии, в котором он участвовал (допоздна сидели и толкли воду в ступе) и совсем уж лишняя мысль пришла – о намеченной на начало следующего месяца поездке в Японию, которая теперь может сорваться. В Японии он, объехавший за свою жизнь полмира, никогда ещё не был. Эти побочные мысли несколько отвлекали Владимира Васильевича и возвращали его в привычную реальность, на фоне которой неожиданное исчезновение жены снова казалось ему совершенно неправдоподобным. Может, это Аннушка что‑нибудь забыла, напутала и зря подняла переполох? («Уволю к чёртовой матери!» — злился наперёд В. В.). А может, он сам что‑то забыл или пропустил мимо ушей, когда жена говорила ему о своих планах на ближайшие выходные?