Книга Imperium - Александр Айзенберг

Они были в Египте, когда поймали какую-то вдову. Диоклетиан выслушал ее молча и приказал отпустить… Безразличным голосом она тихо и невнятно, облизывая черные, в язвах, губы распухшим языком, говорила:

– После того, как два года назад мужа моего бичевали за невзнос налога в размере трехсот солидов и заперли в тюрьму, а троих сыновей продали, я нахожусь в бегах, бродя с места на место. Теперь я брожу по пустыне. Меня часто хватают и постоянно бичуют, теперь я уже третий день нахожусь в пустыне без пищи… – Как струйка песка, стекала ее речь…

Наморщенный лоб Диоклетиана… Даже на монетах… Ма-а-а-лень-кий наморщенный лобик. Как у центуриона, который думает, хватит ли ему хлеба, чтобы кормить своих легионеров еще десять дней.

Обещал он!… Выполнить обещание отречься от императорской власти через двадцать лет! Поднялся на трибуну, произнес речь; снял с себя диадему, пурпуровую мантию и уехал в Салону. Как частное лицо, в повозке. Как Диокл… Дворец около моря… Разводит цветы и выращивает овощи.

Максимиан опять решил посмотреть, что делает Прокул. Тот Улыбался. Он вспоминал свою поездку в Салону. Как он проезжал на белом коне! В новой форме!… Да… Потом он вспомнил огород Деда, к которому его послали. Дед что-то выкапывал из земли, а чуть Впереди то же самое якобы делала Стация в о-очень короткой и прозрачной тунике… Белые пухленькие ножки на черной земле… Время от времени старичок отдыхал, опираясь на кругленькие бедра своей помощницы… Прокул с удовольствием вспомнил, как нервничала Стация, когда он поцарапал своим блестящим панцирем ей грудь… Красная капелька крови на белой груди… Вишенка… Интересно, что хотел от старика Максимиан?… Дурак этот Диокл…Старый дурак Прокул был в Никомедии, когда он отрекался от власти… Диоклетиан поднялся на трибуну и со слезами на глазах заявил, что он немощен что хочет покоя после всех своих трудов и что передает власть в бо. лее сильные руки… Под изумленными взглядами армии и горожан он снял с себя диадему, пурпуровую мантию; сел в повозку и уехал в Салону. Уже как частное лицо… Старый дурак…

Император смотрел на своего гонца и не видел его.

Нарциссы… Гиацинты… Лук… Море лука… Фалернское… Море… Зеленые волны… Пять… Нет, десять рабынь… Нет, пятьдесят… На всякий случай… И спаржа. Запах земли. Никаких трудностей управления таким огромным государством, как Римская империя… А власть? Сила?

«Какая прелесть собственными руками выращивать овощи и цветы. Ничто теперь не заставит меня оставить это наслаждение и стремиться к овладению призраком власти… Вернуться… О, если бы ты мог посмотреть на овощи, выращенные моими руками в Салоне, ты бы сказал, что мне этого никогда не надо делать…»

Максимиан ударил ударил кулаком по стене, ударил сильно. Отлетел тот самый кусок, где были лицо обнаженной египетской танцовщицы и потайной глазок. Военный трибун с грохотом вскочил, схватился за меч и в проломе стены увидел своего императора.

IX

Все-е… Хоть забылась на немного… Вроде кино… Ой, идет… Надо быстрее убрать, все поставить… Выключить успеть…

– Что ты здесь делаешь?

– Так. Пыль вытирала.

– Ты игра-ала. Ты играла! Не смей! Не прикасайся!!! Я сам…

– Боже! Да кому она нужна?

Сумасшедший какой-то. Руки трясутся, зрачки расширены…

– Уходи!

– Да ушла, ушла…

– Х-хх… Х-хх…

Включить… Включить быстрее… Это лучше всякой марихуаны… Есть!…

КАК ЧЕЛОВЕК…

Маленький сириец держал в руках веер. Его глупые большие глаза от удивления ползли на лоб, как тараканы по белой стене. Он такого еще и не дел… Толстяк продолжал жрать! Он не долго будет жрать. Великие Боги! Как хорошо было в Сирии, а здесь… И ноги болят, конечно, а как же… Раб покачнулся… Толстяк посмотрел на него с укоризной, но ничего не сказал – продолжал жевать. «Добрый господин», – подумал мальчик. А потом передумал. Вчера чихнул его приятель, так толстяк в него костью бросил и глаз выбил. А так он спокойный толстяк. Равнодушный… Иногда ему странным казалось… И ему, и всем… Толстяк и… За столом сидел и чавкал, давясь пищей, великий император Авл Вителлий.

Теперь… ф-фу… эту ножку… Ф-фу… Нет… Отдохну… Ф-фух… Потный какой я… Все течет… Неприятно… Толстый, жирный и потный… Противный. Вот какой я.

Вителлий спокойно улыбнулся. Он вдруг подумал, как бы его описал со стороны беспристрастный наблюдатель.

Надо, чтоб он сильней махал на меня веером. Сказать надо… Говорить… Пусть будет так… А было бы прохладнее…

Да. Огромного роста; красное от пьянства лицо, с толстым брюхом… Га-га-га… Да, смешно.

И все-таки хотелось на себя посмотреть. Вителлий незаметно скосил глаза на свой бюст, стоящий поодаль. Подморгнул ему.

– «Симпатичная морда», – подумал император. Он сидел, и его толстое, широкое, потное лицо – с поджатыми губами; с нижней, чуть выпяченной, даже обиженной, губкой; нависшими бровями; усталыми, небольшими, неглупыми глазами; покрасневшим носом с утолщением внизу; шрамом, рассекающим правую бровь у переносимы полумесяцем; взглядом с одышкой; незаметными ушами; коротко постриженными волосами; подбородком тяжелым, неповоротливым и ленивым; большим лбом без складок – все это, сидевшее на толстой с нависающей кожей шее – было лицом цезаря, лицом августа, лицом принцепса, лицом императора – лицом великой Римской империи.

Вителлин сидел: все было вкусно – много вкусного – глаза стали закрываться – он захотел спать. Император спал. Тяжелая голова упала на плечо.

Почему-то в глазах сразу возникла надпись: «Imperium». Тяжелые буквы, неотшлифованные, негладкие, царапали, кололи и кричали: «Власть!», «Власть!», «Власть!»…

____________________

Потом был снег… Зима. Германская армия. Обозленные лица. Кто-то ему говорит: «После подавления восстания Юлия Виндекса германские легионы ощутили вкус войны, побед, грабежей… В лагерях царят ненависть и страх по отношению к старому императору Гальбе, меняющиеся, когда солдаты убеждаются в своей силе, уверенностью в собственной безнаказанности».

____________________

Плотная белая дорога. Яркое снежное солнце. Мчится на коне консульский легат Авл Вителлий! Сухой морозный воздух. Он кричит: «Ого-го-го!» И стучат, стучат копыта…

Ворота лагеря… Истерический крик: «Децимация!!!» Рыдания: «Прокля-тый Гальба…» Он, удивленный, радостно всем улыбается… Беспокойно смотрит по сторонам… Заискивает перед суровыми легионерами, раздает свои и чужие деньги… Но все хорошо. Все говорят, что он славный и добродушный.

Проплыли лица легатов легионов Авла Алиена Цецины (он смеялся, показывая белые зубы; болтался красный язык – мелькнуло: он же изменил!) и Гая Фабия Валента, улыбающегося… Неприятная улыбка у легата Гая Фабия Валента. Сухой лоб перерезала морщина. Лоб тоже улыбался. – «Жирное чучело, – думал Валент, – сколько же можно тебя уговаривать, расхваливать боевой дух солдат? Когда же ты покатишься на мятеж? – Даже длинный нос Фабия дергался, улыбаясь. Вителлия передернуло. Он выпил. Резкий сусальный голос легата напоминал по вкусу уксус с медом.