Книга Кто твой враг - Мордекай Рихлер

— Ники, все говорят, ты играешь просто божественно, — сказала она.

Ники прекратил играть. Встал.

— В чем дело? Я что, что-то не то сказала?

— Нет.

— Я поговорила с твоим немецким другом, — сказала она. — Он мне нравится.

— А мне нет. Зря я его привел.

— Хочешь одолжить мою машину? Если нужно, можешь взять ее завтра.

Ники понял, что она ведет себя так же бестактно и так же бесшабашно, как и он, когда навязал Эрнсту шестьдесят долларов. Господи, подумал он, ища глазами Эрнста, Господи. Он привлек Пегги к себе, поцеловал в лоб.

— Спасибо за вечеринку, — сказал он. — Ты очень милая. — И отошел, пока она не испортила все, что-нибудь ляпнув.

Джимми Марко пел:

Ты шепчешь, что никогда не покинешь,

Ты шепчешь, что никогда не обидишь…

Наевшись до отвала, Эрнст рухнул в кресло и закурил сигару — его угостил ею заезжий профессор из КУЛ[34]. Эти непредсказуемые, немыслимо состоятельные американцы и восхищали, и ужасали его разом уже одним тем, какой длины бычки они оставляли, но при всем при том, как быть с Ники? Эрнст и правда взял в Jazzkeller бумажник Фрэнка, но красть его он не собирался. Ники был добр к нему, вот Эрнст и решил, что нужен какой-то ответный жест. Он рассчитывал расположить к себе Ники, отдав бумажник и сказав, что отобрал его у одной из девок. План обернулся против него. Эрнст вяло попыхивал сигарой. На него чуть не упала хорошенькая худышка. Она явно перебрала.

— Ты не Терри Льюис? — спросила она, язык у нее заплетался.

— Нет, не он.

— Меня зовут Нэнси. — Она покачнулась. — Хочешь потанцевать со мной?

Эрнст не спеша встал — он пребывал в нерешительности.

— Никто тебя не неволит, — сказала Нэнси.

И они закружились, и, пока они кружились и кружились в темноте, наталкиваясь на другие пары, Эрнстом овладевал страх. Нэнси терлась о него, елозила губами по его шее. Не отозваться на зазыв — она обидится. С другой стороны, стоит Малкольму или другому не расположенному к нему солдату застукать его с Нэнси, он может затеять драку. А драка и полиция означает одно — все тот же Сандбостельский лагерь. Если не что похуже. И другое соображение имелось: он не хотел, чтобы у Ники из-за него были неприятности. Ники ему друг.

— Ты сильный и языком не любишь трепать, — сказала Нэнси. — Это сразу видно.

— Выйдем в сад.

— Хочешь показать мне свои гравюры? А?

— Пошли, — сказал он.

Нэнси подвела Эрнста к подножью лестницы.

— Слушай, — зашептала она, — подняться наверх со мной тебе нельзя. Это, сам понимаешь, запрещено, да и капитан Ходж может увидеть. — Она стиснула руку Эрнста. — Я иду первая. А ты досчитай до десяти — и за мной. Только сначала убедись, что тебя никто не видит, и не шуми. Я подожду тебя на площадке.

И, не дав Эрнсту возразить, скрылась. Впрочем, он был не против ее хитроумного плана. Чем плохо поиметь девчонку, подумал он.

Эрнст досчитал до двадцати пяти, дважды оглядел холл и, стараясь ступать как можно тише, поднялся наверх.

Малкольма он, однако, проглядел. Малкольм — ему не хватило партнерши — увидел, как Эрнст крадется наверх, и кинулся за Пегги.

Нэнси куда-то подевалась, Эрнст не мог ее найти.

— Сюда, — шепнула она.

Оказалось, она в комнате, куда свалили пальто и шляпы. Он привлек ее к себе, умело поцеловал. Щеки у нее были жаркие, а вот грудь, как он и опасался, маленькая. Неожиданно Нэнси вырвалась.

— Меня сейчас стошнит, — сказала она и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты.

Эрнст услышал, как хлопнула дверь уборной. Сел на кровать, закурил.

Малкольм и Пегги в конце концов нашли друг друга.

— Малкольм, — сказала Пегги, — ты не видел, где этот немец?

— Какой немец, тот, кто свистнул бумажник Фрэнка?

— Что?

— Что слышала.

— От Ники рехнуться можно. С ним всегда так, подцепит кого-то, а через пять минут говорит, что на дух его не переносит.

— Ники тебе так сказал?

— Ну да, он сказал, что на дух этого парня не переносит.

— Слышь, я видел, как этот стервец только что прокрался наверх. Об заклад бьюсь, он хочет стырить пальто и все такое. Пег, ты иди звонить в ПВП[35], а я тем временем послежу за ним. Поторопись.

Ники переходил из комнаты в комнату, но Эрнста нигде не нашел, и он налил себе еще и спустился в полуподвал. Там в одиночестве сидела Милли.

Фрэнк — он отключился — лежал на диване и громко храпел.

— Я надралась, — хихикнула Милли и отхлебнула из бокала Ники. — Поздравляю с днем рождения, — сказала она, когда Ники обнял ее. — Поздравляю… Нет, нет, Ники, сегодня не могу.

Когда Ники поднялся в холл, там его уже подкарауливала Пегги.

— Помаду сотри, — сказала она. — Уж хотя бы это ты мог сделать. Как минимум.

И убежала.

Ники повернулся и увидел лежащую в кресле девушку — ноги ее были перекинуты через одну его ручку, голова лежала на другой. Ее приятель только что ушел — не иначе как добавить, — и она осталась в темной комнате одна. Девушка откинула темные волосы, рассеянно расстегнула пуговку-другую на блузке. Затем закурила так неспешно, отрешенно, словно ни время, ни мировые события, ни неотесанные парни ей не страшны. На ее лбу выступили бисеринки пота, с ножки свисала золотая туфелька. Блестящие глаза, красивое тонкое личико, узенькая талия. Ники боялся пошевельнуться, чтобы не отвлечь ее. Полная естественность, с которой она поправляла юбку, преисполнила его счастьем. Потом лицо девушки осветила широкая, блаженная улыбка, и Ники понадеялся, что она заснет, а ее солдат, кто бы он ни был, не вернется, не станет ее домогаться, а завтра грязно говорить о ней в казарме. Девушка потерла губы — там, где они припухли. Ники, глядя на нее, вдруг захотелось, чтобы душная комната обернулась лесом, а все девчонки, пьяные от солнца, томления и смеха, танцевали вокруг деревьев. Солдат вернулся.

— Вот черт, — сказал он девушке. — Пегги заперлась в сортире. Плачет навзрыд.

Ники услышал, как вдалеке завыла полицейская сирена. Сел за пианино, начал импровизировать. Вот тут-то и объявился поднабравшийся Малкольм.

— Ты никогда не был мне другом, — сказал Малкольм. — Ты с твоими заумными словечками, заумными разговорчиками и заумными книжонками. Да-да, ты. Колледж за плечами. Деньги? Денег навалом. Прикидывался, что говоришь, как мы, чувствуешь, как мы, а сам за глаза смеялся над нами. Так вот что я тебе скажу, сукин ты сын, нацистский благодетель…