Книга Идеалист - Эдуард Багиров

– Зачем вы передергиваете?..

– А что бы в наше время сказали о группе лиц, которые организованно, сговорившись со стражами порядка или тупо их запугав, поджигают населенный пункт? Мне почему-то кажется, что отморозков ловили бы всей страной. Но Западная Украина тридцатых годов была весьма своеобразным регионом. Кстати, еще тогда львовская элита рвалась в Европу. Но не в качестве провинции захолустной Польши, а через посредничество могущественной Германии. И не гнушалась для достижения этой цели никакими средствами – существуют свидетельства, что уже в тридцать третьем году вся верхушка ОУН, включая Бандеру с Шухевичем, была завербована немцами.

– Чушь! – воскликнул профессор.

– Увы, – снова усмехнулся я. – Свидетельства слишком многочисленны. Известно о заместителе Степана Бандеры, который не скрывал, что является агентом итальянской разведки и совмещает ее со службой еще и в разведке немецкой, военной – в абвере. К тому же Бандера был единственным известным истории украинским заключенным, который, сидя в концентрационном лагере, пользовался личным автомобилем с шофером и охраной и иногда выезжал в город развлечься... Но обратим внимание, пан профессор, на то, что вербовка произошла в первый же год существования новой немецкой власти. Уверен, что у новоявленного фюрера пока не наклевывалось альянса с Муссолини, а Западная Украина уже бросилась в объятия к Гитлеру. Задумаемся еще и над тем, что в 1933 году германские спецслужбы толком и не сформировались, так что вербовки как таковой не было – и Бандера, и Коновалец пришли к Гитлеру дружить сами. «Сами», пан профессор, ключевое слово.

– Но польский гнет... – пробормотал Пацюк.

– Да не было во Львове де-факто никакой польской власти! Что это за гнет такой, если полиция не может остановить уголовников, сжигающих людей целыми хуторами? Скорее анархия. В тридцать четвертом году, впрочем, поляки было арестовали всю верхушку ОУН. В том числе и Шухевича. Год спустя его судили и приговорили... Как вы думаете, пан профессор, на сколько лет тянут террористические действия в составе организованной преступной группировки, этнические чистки и убийства официальных лиц?

– Это должны знать вы!

– Я как раз знаю. Четыре года, пан профессор. Шухевичу дали всего четыре года. Такой вот бесчеловечный польский гнет, от которого оуновцы прибежали в объятия к Гитлеру. Допускаю, что приговор был мягок еще и потому, что Польша опасалась Германии. В тридцать восьмом году Шухевича выпускают по амнистии, и он уезжает в Германию, где тут же принимается за тренировки в разведшколе. Тем временем СССР и Германия подписывают пакт Молотова-Риббентропа, и Гитлер совершенно походя предает своих самых первых союзников – украинцев-галицийцев. Так-то вот дружить с Гитлером. Впрочем, и ему друзья попались достойные, что и говорить. Та же оуновская верхушка за годы войны успела сдать друг друга с потрохами по нескольку раз. В начале сороковых Шухевич два года тренирует Украинский легион, собранный в основном среди военнопленных капитулировавшей польской армии. В сорок первом он формирует два батальона «Нахтигаль». Украинский легион должен был стать основой армии нового государства.

Я рассказал профессору о том, как в 1941 году боевики «Нахтигаль» ворвались во Львов.

– До львовского вторжения стороны мирового конфликта воевали вполне цивилизованно. Этнических чисток и массовых убийств мирного населения не было. Таким образом, пан профессор, тот, кого вы называете борцом за освобождение, несет ответственность за первый беспредел новой войны. Эта бойня вошла в историю как «резня польских профессоров». Масштабы злодеяния были таковы, что обалдел даже Гитлер. Украинские вояки убивали, расстреливали, вешали всех, кто имел отношение к Советской власти, всех евреев, русских, поляков, да и просто людей других национальностей. Только в июле сорок первого года во Львове погибло четыре тысячи евреев. И фюрер тут ни при чем, ничего подобного украинским союзникам тогда не приказывали. Они сами постарались. На радостях бандиты провозгласили свое государство, союзника Германии. Но вот незадача, пан профессор! Гитлер-то был не в курсе и пришел в недоумение. Бандеровская верхушка была вызвана в Германию для консультации. В итоге Бандера оказался в концлагере, а независимость Украины так и не состоялась. Странным образом Шухевича репрессии фюрера никак не коснулись. Есть основания полагать, что он просто слил Бандеру, рассчитывая выслужиться перед Гитлером, чтоб впоследствии спокойно возглавить нацистскую Украину. Его вместе с бойцами «Нахтигаля» вернули в Германию, некоторое время мариновали на полигоне под Франкфуртом, после чего забросили в Белоруссию, разбираться с партизанами.

– Но это домыслы чекистской пропаганды! – воскликнул профессор.

– Если бы. Шухевич сам отчитывался Берлину, признавая, что за девять месяцев в белорусских лесах он уничтожил две тысячи человек при собственных потерях в сорок бойцов. Впрочем, есть предположение, что уничтожал он вовсе не партизан, которые драться умели и вполне могли дать братьям-славянам достойный отпор. Скорее всего, пан профессор, Шухевич записал во враги режима мирное население, истреблять которое он умел и любил. Мне сдается, что берлинские кураторы нашего героя были просто в шоке. Такого беспредела не ожидали даже они. Так или иначе, так называемый «украинский легион» разоружили и распустили по домам. Восемьсот здоровых мужиков отпустили восвояси! А это, пан профессор, для войны дело просто неслыханное, ведь на счету у немцев был каждый человек. Однако наших ветеранов «Нахтигаля» под ружье ставить уже не торопились. Потому что пользоваться оружием они хоть и умели, но использовали его больше не для войны с красными, а мучая и убивая именно мирное население – потенциальную рабочую силу рейха. В боевых же столкновениях с противником свою доблесть украинские формирования до сорок третьего года отчего-то не проявили вовсе.

– Есть сведения и из иных источников, – профессор извлек из своего портфеля томик воспоминаний бандеровца Василя Кука. – Это был передовой отряд борьбы с большевизмом! Как историк вы обязаны анализировать различные источники.

– Я проанализировал, пан профессор – усмехнулся я. – Как можно верить соратнику Шухевича, дававшему против бывшего друга свидетельские показания? Впрочем, я уже упоминал, что предавать друг друга и вообще всех подряд эти люди умели очень хорошо. В том же сорок третьем году оставшийся не у дел Шухевич предал даже самого Гитлера. Он объявил об организации украинской повстанческой армии, заявил о войне с Советами, поляками и немцами. Правда, в отношении последних имелась оговорка – если те начнут первыми. Борец за свободу попросту соскучился по этническим чисткам. Захотел, видно, вспомнить времена панской Польши, когда полиция не смела вмешаться в убийство поляков. Потом в Галицию вступили красные, и вот отчего-то до сих пор я не слышал о каком-либо организованном сопротивлении, которая оказывала им УПА. Ее боевики перешли в подполье, в том или ином виде просуществовавшее до середины пятидесятых, и вволю мародерничали, пока их не выбили окончательно.

Пацюк подавленно молчал, нервно протирая очки. Я продолжал:

– А что же главарь этой, с позволения сказать, армии? Летом сорок восьмого года мы встречаем его в Одессе, в фешенебельном санатории. С фальшивым паспортом он живет в номере-люкс с очаровательной связной, которую вроде бы зовут Анна. В паспорт бандита вклеена та самая фотография, которая проходит по чекистским ориентировкам, Шухевич даже не удосужился ее поменять. Откуда такая беспечность у тертого убийцы? Да просто от того, что Шухевич был уверен – его не тронут. Он был занят тем, что сливал всех своих товарищей советским спецслужбам. Пока шестерки из его так называемой армии кантовались на допросах, Шухевич зависал в санаторном люксе с бухлом и красивой девчонкой. Потом он, видимо, решил взяться за старое, но уже бесповоротно изменилась сама история, и в пятидесятом эту тварь попросту убили. Это довольно подробно описано в мемуарах русского разведчика Павла Судоплатова. Окружили здание кооперативной лавки в селе под Львовом и предложили Шухевичу сдаться. Тот стал отстреливаться, и его пристрелили как собаку. Ничуть не жаль, кстати. Но это уже лирика.