Книга Голем и джинн - Хелен Уэкер

Джинн приблизился к каравану на безопасное расстояние и начал следить за ним. На мужчинах были длинные и широкие многослойные одеяния, пропыленные после долгой дороги, а головы они укрывали от солнца клетчатой тканью. Ветерок доносил до Джинна обрывки их разговоров: о месте, куда они направлялись, о возможной встрече с разбойниками. Сильная усталость приглушала их голоса, горбила спины. Какие из них колдуны! Владей они высшими силами, давно бы уже безопасно перенеслись через пустыню.

Прошло несколько часов. Солнце уже клонилось к закату, а караван вступил в незнакомую для Джинна местность. Тогда он вспомнил об осторожности и вернулся на безопасную территорию. Но это короткое знакомство с людьми только разожгло его любопытство. Он начал уже специально отыскивать в пустыне караваны и следовать за ними, правда всегда на безопасном расстоянии, потому что, если он слишком приближался, животные начинали нервничать и вели себя беспокойно и даже люди ощущали спиной что-то вроде ветерка. По вечерам, когда путники останавливались на ночевку в оазисе или караван-сарае, Джини подслушивал их разговоры. Иногда они говорили о предстоящем пути, о своих болезнях, бедах и лишениях. Иногда вспоминали детство и сказки, услышанные от матерей, бабушек и теток. Хвастались, рассказывали друг другу уже повторенные много раз истории о собственных подвигах или о деяниях давно ушедших царей, калифов и визирей. Легенды эти они знали наизусть, но все-таки каждый раз рассказывали по-разному, долго и с удовольствием спорили о деталях. Особенно интересовали Джинна всякие упоминания о его сородичах, вроде легенды о Сулеймане, который, первый и последний из земных царей, победил джиннов и подчинил их своей воле.

Джинн слушал, размышлял и скоро пришел к выводу, что люди — это удивительные существа, состоящие из множества парадоксов. Что толкает этих чудаков с таким коротким сроком жизни к саморазрушению? Чем влекут их полные опасностей путешествия и кровавые войны? И как уже к восемнадцати или двадцати годам достигают они такой мудрости и мастерства? Из их разговоров Джинн узнал об удивительных постройках в больших городах вроде аш-Шама и аль-Кудса:[1]просторных рынках и новых мечетях, восхитительных зданиях, подобных которым еще не видел свет. Джинны не любят замкнутых пространств и никогда их не строят. Чаще всего их жилища — это примитивное укрытие от дождя. Но наш Джинн увлекся новой идеей. Он выбрал подходящий участок в долине и все время, свободное от наблюдения за караванами, посвящал теперь строительству собственного дворца. Он раскалял песок пустыни и превращал его в податливые листы матового, сине-зеленого стекла, лепил из них стены и лестницы, полы и балконы. Снаружи он оплетал стены тонкой филигранью золотых и серебряных нитей, так что казалось, будто весь дворец покоится в сверкающей паутине. Несколько месяцев он строил и тут же перестраивал его и дважды в досаде разрушил до основания. Даже когда здание было достроено и Джинн уже поселился в нем, он постоянно что-то переделывал: чтобы положить пол в одной комнате, снимал потолок в другой, и та оставалась открытой свету звезд; находил в пустыне новые золотые жилы и добавлял филиграни на стены, а потом вдруг обдирал ее всю, чтобы позолотить интерьер центрального зала. Б о льшую часть времени дворец, как и сам Джинн, оставался невидимым, но иногда на закате последние лучи уходящего солнца словно поджигали его, и какой-нибудь путник, увиден на горизонте пылающий золотом чертог, поспешно разворачивал коня, вонзал в его бока шпоры и только вблизи стоянки с ее кострами и людьми осмеливался перевести дух и оглянуться назад.

Тени в Кастл-гарденз становились все длиннее, а Джинн никак не мог оторвать взгляда от залива. Однажды, еще совсем юным, он набрел в пустыне на маленькую лужу. Молодые любят испытывать свои силы, и Джинн, приняв облик шакала, зашел в воду так, что она покрывала его до середины лап, и стоял там столько, сколько мог выдержать, чувствуя, как холод медленно просачивается в тело. Только поняв, что лапы больше не смогут держать его, он одним отчаянным прыжком выскочил из воды. Никогда за всю его жизнь смерть не подходила так близко. А ведь это была всего только маленькая лужа.

Джинн почувствовал тошноту и отвел глаза от воды. По заливу тут и там сновали проворные буксиры и небольшие пароходики, оставляющие за собой зыбкий расходящийся след. Дневной свет уже мерк, и волнистая линия холмов на горизонте стала совсем черной. На небольшом острове перед ними стояла женская фигура, сделанная из какого-то зеленоватого металла. Ее размер поражал воображение. Сколько же гор надо было сровнять с землей, сколько металла добыть, чтобы создать такую женщину? И почему она так уверенно стояла на тонком диске земли, не проваливаясь в море?

Арбели уверял, что этот залив всего лишь крошечная часть огромного, неподдающегося описанию океана. Даже приняв свой истинный облик, Джинн никогда не смог бы пересечь его, а сейчас истинный облик был для него недоступен. Он еще раз внимательно рассмотрел железный браслет в надежде отыскать в нем какой-нибудь изъян и опять ничего не нашел. Широкая и тонкая полоска металла плотно охватывала запястье и сбоку фиксировалась при помощи стержня, вставленного в петли. В свете заходящего солнца крепление тускло поблескивало. Джинн уже знал, что выдернуть или даже пошевелить стержень невозможно. И почему-то, даже не пробуя, он был уверен, что все инструменты Арбели окажутся тут бессильными.

Он закрыл глаза и, наверное, в сотый раз попытался, поборов заклятие браслета, изменить свой облик. Ощущение было такое, словно он не просто разучился, но никогда не умел делать этого раньше. И самое поразительное, что он совсем не помнил, как этот браслет оказался у него на руке.

Помимо долголетия, джинны наделены великолепной, почти эйдетической памятью, и Джинн не был исключением. Для него восстановленные человеком картины прошлого показались бы просто разрозненным набором неясных образов. Но те дни — недели? месяцы? — что предшествовали его пленению, были скрыты от него густым туманом.

Последнее, что Джинн помнил, — это возвращение домой после наблюдения за особенно большим караваном, состоящим из сотни человек и почти трех сотен верблюдов. Два дня он следовал за ним на восток, прислушивался к разговорам, постепенно узнавал некоторых из людей. Один погонщик, худой и уже в годах, постоянно напевал себе под нос. Он пел о храбрых воинах-бедуинах на быстрых конях и о добродетельных женщинах, любивших их, но в его голосе слышалась печаль, даже когда слова песен были радостными. Двое охранников обсуждали новую мечеть в аш-Шаме, названную Большой мечетью, — огромное здание невиданной красоты. Еще один молодой стражник собирался жениться, и приятели по очереди упражнялись в остроумии на его счет: обещали, что в первую брачную ночь спрячутся под стенами шатра и будут помогать новобрачному советами. Молодой стражник огрызался и спрашивал, с какой стати он должен доверять ихсоветам, когда дело касается женщин, и в ответ выслушивал такие легенды о любовных подвигах старших товарищей, что вся компания хваталась за бока от смеха.