Книга Неторопливый рассвет - Анна Брекар

Мне нравилось, как он занимается любовью, – долго. Его, казалось, больше заботило мое удовольствие, чем его собственное. Когда он входил в меня, было такое ощущение, будто он меня баюкает; грань между «внутри» и «снаружи» размывалась, я чувствовала, что таю на нем и одновременно крепну. Я уже не знала, движется ли он взад-вперед внутри моего тела или, наоборот, все мое тело охвачено этим покачиванием.

Карим никогда не просил большего, и я была счастлива. Он был нетребователен, не хотел бывать со мной на людях или проводить вместе ночи, не претендовал на мое общество в долгие воскресные часы, что тянутся между сиестой и футбольным матчем.

Один-единственный раз мы были вместе в кино. Мы спустились по лестнице, переступили порог дома. По другую сторону улицы, на пустыре, находилась автостоянка. Позади нас вокзал. Я чувствую, что мне страшно: вдруг меня узнают. Вдруг кто-то именно сейчас пройдет по пустырю и увидит меня рядом с ним. Виноватая в послеполуденном свете, я иду с ним у всех на виду. Как будто следы наслаждения заметны издалека, как будто оно окружает меня нимбом. Давнее-давнее чувство вины поднимается во мне, связанное с этим наслаждением, которое должно быть засекреченным и храниться в тайне.

Нет, урезониваю я себя, нет никаких шансов встретить кого-то знакомого, и все же страх не отпускает меня: вдруг кто-нибудь увидит нас с Каримом и расскажет – но что расскажет и зачем? – моей матери. Идти с Каримом по улице кажется мне неприличным, куда более неприличным, чем лежать с ним голой в его комнате. Я не знаю толком, откуда взялось это чувство стыда. То, что с нами происходит, не укладывается ни в какие рамки, о нем не расскажешь никакими словами. Мне кажется, что идти рядом с этим мужчиной – значит выставить напоказ что-то, что должно быть скрыто, чему нет места в обыденной реальности летних улиц. Быть может, где-то в другом городе, на другой широте я могла бы идти с ним рядом.

Я поняла это в тот летний послеполуденный час: единственное, что мне можно, – приходить к нему днем в его тесную квартирку под крышей, потому что там мы одни и нас никто не увидит.

Я помню, как, выйдя из кино, отошла от него на изрядное расстояние, давая понять, что я с ним незнакома. Никто не должен знать, что мы вместе ходили в кино, пусть все думают, будто нам по чистой случайности по пути.

Я избегала заговаривать с ним; весь сеанс сидела, точно кол проглотив, как будто десятки пар глаз в зале наблюдали за мной.

Вернувшись к нему, мы со страстью предались любви. Я была ненасытна, я хотела, чтобы он брал меня снова и снова, пока не сотрутся границы моего тела, пока оно не растворится в сгущающихся сумерках, в голосах из репродукторов с близкого вокзала, в скрежете металла по металлу и криках ласточек.

Я ничего не объяснила, надеясь, что он поймет без слов то, что я и самой себе не могла внятно объяснить.

Он, наверно, подумал, что я стыжусь его. Что не хочу с ним показываться, потому что считаю его недостойным меня. Моя жизнь была для него далекой и загадочной. Я так и не сказала ему, где живу, не дала ни телефона, ни адреса.

Однажды он, быть может, последовал за мной, когда я возвращалась от него, узнал, где я живу, увидел ручеек, старый дом, высокие деревья.

Это было вечером, и он, наверно, долго следил из-за изгороди за открытыми окнами, в которых мелькали два женских силуэта. Наверно, слышал музыку, видел, как моя мать суетится в саду, поливая растения, а потом еще долго слушал клацанье автоматической поливальной установки, и глубокая печаль овладела им, та самая, что привлекла меня к нему, та тень меланхолии, что порой была прохладной и дарила мне такую легкость.

Я снова думала о Кариме и о той боли, которую ощутила, когда однажды, поднявшись в его квартиру, не застала его там. Сосед сказал мне, что он уехал, сорвался внезапно, звонил во все двери, предлагая соседям забрать мебель и посуду, которые не хотел или не мог взять с собой. Оставшуюся мебель он просто бросил на тротуаре, как хлам. В том числе и кровать, которая никому в доме не понадобилась.

Я представила себе кровать на тротуаре, увидела мое тело и тело Карима, сплетенные на ней у всех на виду, и жар бросился мне в лицо, но сосед, похоже, не заметил моего смятения. Это был усталый маленький человек, считавший, наверно, что в его собственной жизни хватает забот, чтобы интересоваться еще и чужими. Итак, Карим уехал, не предупредив меня, не оставив адреса, вообще ничего мне не оставив от нас с ним.

Я помню эту боль, меня саму удивившую. Я никогда не представляла себе, что он может исчезнуть, думать не думала, что это закончится так. Наша история, видно, не укладывалась в рамки известных законов любви, потому что она отличалась от всего, что я считала нормой. Мы были так абсолютно близки, а он вдруг решил уехать, ничего мне не сказав, – это было выше моего понимания. Какие тайны скрывал он от меня? Я задавалась этим вопросом теперь – слишком поздно.

Я поблагодарила соседа, спустилась по ступенькам, по которым столько раз с восторгом взбегала, каменным ступенькам, заляпанным жирными пятнами. Никогда раньше я не обращала внимания на эту подробность, но в тот день она бросилась мне в глаза, лестничная клетка, выкрашенная в блекло-желтый цвет, показалась мне унылой, дом выглядел запущенным, как будто ничего уже не ждал, кроме сноса.

Я спустилась к озеру, пройдя мимо пансиона и свернув налево, как мы ходили иногда с Каримом. Маленькая боковая улочка, казалось, совсем не изменилась за все эти годы. Однако гараж, в котором в свое время были выставлены «ламборджини», «бентли» и «ягуары», сверкавшие, как драгоценные камни, пустовал. Бумажный мусор валялся на ступеньках, когда-то покрытых красным ковром, и не было больше никакого смысла прижиматься носом к грязному стеклу. Да и вся улица выглядела заброшенной, в том числе и полысевший с тех пор тополь рядом с деревянным сараем, которого я в то время никогда не замечала.

Мне вспомнился тот последний вечер. Я долго шла и наконец оказалась на пустынной набережной. Было самое начало сентября, и сумерки застигли меня врасплох. Озеро слева от меня вздыхало, холодный ветер, налетев, развеял ощущение лета. Мне было одиноко и грустно. Только через довольно долгое время я вдруг заметила, что корни платанов растут к небу, а ветви скрылись под землей. Проходя под деревьями, я увидела, как падают на асфальт комочки земли. В ватной темноте лишь угадывалось озеро, терявшееся в ночи. И тут ветер принес пластиковый пакет, который взлетел на несколько метров, надувшись, как шар, и вновь упал на землю.

Это воспоминание, как и Карим, осталось где-то на обочине моей жизни, я не думала о нем все это время. И я спросила себя, почему отъезд Карима вдруг сделал привычный мир таким странным и тревожным.

IV

В первый раз за все эти годы я вновь попала в эту часть города. Дом, где жил Карим, стоял на месте, разве что еще немного обветшал; он ждал сноса, и жившие в нем люди не рассчитывали остаться надолго. Все здесь было из разряда «ничто так не постоянно, как временное», стабильность в ожидании перемен, которых не будет. Однако я не почувствовала и следа моего былого смятения. Улица была равнодушной, без памяти, без отклика, она не сохранила никаких воспоминаний ни обо мне, ни о тех, что были здесь после меня, она терпеливо поглотила все эмоции, переварила их и исторгла. Я чувствовала себя ненужной с моими воспоминаниями, которые казались никчемными в этой атмосфере постоянства.