Книга Разговор в "Соборе" - Марио Варгас Льоса

— Одни идут, ей-богу, — сказал Попейе. — Пошли с ними.

— Ты же без Тете жить не можешь, — сказал Сантьяго. — Причем же тут двойняшки?

— Да, я без Тете жить не могу, — сказал Попейе. — Если бы ты вместо кино позвал меня к себе слушать музыку, я бы не думая согласился.

Сантьяго вяло мотнул головой: он раздобыл немного денег и отнесет их Амалии, она живет тут неподалеку, в Суркильо. Попейе вытаращился на него: Амалия? — и захохотал: ты ей отдашь свои карманные, потому что ее выгнали? Это не карманные, — Сантьяго разорвал соломинку надвое, — я вытащил двадцать пять солей из копилки. — Попейе покрутил пальцем у виска: точно, рехнулся. — Ее рассчитали из-за меня, я ей подарю пять фунтов, что ж тут плохого? — Да, может, ты в нее влюбился? — Не сходи с ума, пять фунтов — это ж черт знает сколько, мы можем двойняшек пригласить в кино. — Но в эту самую минуту сестры вскочили наконец в зеленый «моррис». — Эх, опоздали. Сантьяго закурил.

— Я не верю, что Чиспас подсыпал зелье своей невесте, все он наврал, а ты и уши развесил, — сказал Попейе. — Вот ты, скажем, мог бы так поступить?

— Невесте — нет, — сказал Сантьяго, — а дешевке какой-нибудь — запросто.

— Ну, так что ж ты с этим порошочком будешь делать? — зашептал Попейе. — Неужели выбросишь?

— Да я, конопатый, хотел было выбросить, — Сантьяго тоже понизил голос, покраснел, — а потом передумал, — он стал запинаться, — и тут пришла мне в голову одна мысль. Понимаешь, просто, чтобы проверить, как оно действует.

— Идиотство чистой воды, — сказал Попейе. — На пять фунтов не знаю что можно сделать. Ну, смотри, дело хозяйское.

— Пошли вместе, — сказал Сантьяго, — это тут поблизости, в Суркильо.

— Ладно, но потом к тебе, пластинки слушать, — сказал Попейе, — и Тете позовешь.

— До чего же ты, скотина, корыстный, — сказал Сантьяго.

— А если твои предки узнают? — сказал Попейе. — Или Чиспас?

— Родители уехали в Анкон[12], до понедельника не вернутся, — сказал Сантьяго. — А Чиспас за городом, в имении у своего приятеля.

— А если ей плохо станет? — спросил Попейе. — Если она у нас в обморок брякнется?

— Да мы немножко, — сказал Сантьяго. — Не трусь, конопатый.

Искорка вспыхнула в глазах Попейе: помнишь, мы в Анконе подглядывали, как Амалия купалась? С чердака? Столкнувшись головами, они прильнули к слуховому оконцу, замерли, а внизу — затушеванный силуэт, черный купальник — хороша штучка ваша горничная. Пара, сидевшая за соседним столиком, поднялась; Амбросио показывает на женщину: эта девица целый день сидит в «Соборе», клиентов караулит. Парочка вышла на Ларко, свернула за угол, на улицу Шелл. На остановке никого больше не было. «Экспрессы» и микроавтобусы ехали полупустые. Они подозвали официанта, расплатились, поровну разделив счет, — а откуда ты знаешь, Амбросио? — Да ведь «Собор» — не только бар-ресторан, — там, за кухней есть комнатенка, ее сдают по два соля в час. — Они шли по Ларко, разглядывая встречных женщин, девчонок, выходивших из магазинов, мамаш, которые везли коляски с орущими детьми. В парке Попейе купил «Ультима Ора», вслух прочел сплетни, проглядел спортивную хронику. На проспекте Рикардо Пальмы смяли газету и выбросили, и прошли вперед, а она осталась лежать далеко позади на углу, в квартале Суркильо.

— Здорово будет, если Амалия разозлится и выставит нас по шеям, — сказал Сантьяго.

— Да ты что? — воскликнул Попейе. — За пять фунтов можешь рассчитывать на королевский прием.

Они оказались возле кинотеатра «Мирафлорес», перед скоплением палаток, павильончиков, лотков: торговали цветами, фруктами, керамической посудой, доносились выстрелы, бешеный стук копыт, боевой индейский клич, восторженный ребячий вой. Они остановились у афиши: «Смерть в Аризоне», ковбойский боевик.

— Чего-то мне не по себе, — сказал Сантьяго. — Ночь не спал, наверно, поэтому.

— Вовсе не поэтому, а просто кишка у тебя тонка, — ответил Попейе. — Меня уговариваешь, что ничего не случится, «не трусь, конопатый», а как дошло до дела, — боишься. Пошли лучше в кино.

— Да ладно, все прошло, — сказал Сантьяго. — Подожди, посмотрю, предки отвалили уже или нет.

Машины не было, и они двинулись. Вошли через сад, миновали выложенный изразцовой плиткой фонтан: а если она уже спать легла? Значит, мы ее разбудим. Сантьяго отворил дверь, щелкнул выключатель, и из сумрака выступили картины, зеркала, ковры, столики с пепельницами, люстры. Попейе хотел было присесть, но Сантьяго не дал: пошли прямо ко мне. Патио, кабинет, лестница с железными перилами. На площадке Сантьяго оставил Попейе: иди ко мне, заведи какую-нибудь музыку, я ее сейчас приведу. Вымпелы — награда за прилежание, фотография Чиспаса, фотография Тете, снятая в день первого причастия, — какая хорошенькая, подумал Попейе, широкорылая ушастая свинка-копилка на шкафу. Попейе сел на кровать, включил радио в изголовье, вальс Фелипе Пингло — и сразу же шаги: все в порядке, конопатый. Она еще не спала, я сказал, чтобы принесла мне кока-колы, и оба засмеялись: тсс, идет, это она? Она остановилась на пороге, глядя на них удивленно и недоверчиво, потом молча шагнула от двери. На ней была розовая кофточка. Узнать нельзя, подумал Попейе, куда девалась та, в голубом передничке, которая с подносом или с метелочкой из перьев сновала по дому. Растрепанная — добрый вечер, — в мужских башмаках и заметно испугана, — привет, Амалия.

— Мама мне сказала, ты от нас уходишь, — сказал Сантьяго. — Очень жалко.

Амалия отделилась от притолоки, взглянула на Попейе — как поживаете, ниньо? — который приветливо улыбался ей с мостовой, и повернулась к Сантьяго: не по своей воле она уходит, сеньора Соила дала ей расчет. Да за что же, сеньора, а сеньора ей: так мне хочется, собирай свои вещи и чтоб духу твоего тут не было. Амалия говорила и приглаживала волосы, поправляла блузку. Видит бог, ниньо, она сама нипочем бы не ушла, она так просила-умоляла сеньору Соилу, чтоб оставила ее.

— Да поставь ты поднос, — сказал Сантьяго. — И не уходи, давай музыку послушаем.

Амалия, явно заинтересовавшись, поставила поднос со стаканами и бутылочками кока-колы перед портретом Чиспаса, замерла у шкафа. Белое форменное платье, туфли без каблуков, но ни передничка, ни заколки. Чего ты стоишь, садись, места много. Как это так «садись», она хихикнула, сеньора Соила не позволяет заходить в комнаты мальчиков, а то вы не знаете? Глупая, мамы нет, и голос Сантьяго вдруг изменился, стал напряженным, а они с Попейе ее не выдадут, пусть не боится. Амалия снова хихикнула: да, это он сейчас так говорит, а чуть что не так, мигом нажалуется, а сеньора Соила ей такую взбучку даст. Да честное слово, Сантьяго тебя не выдаст, сказал Попейе, садись, умолять тебя, что ли. Амалия взглянула на него, потом на Сантьяго, села на краешек кровати, лицо ее стало серьезным. Сантьяго поднялся, направился к столику с подносом. Не перестарался ли он, подумал Попейе и посмотрел на нее: нравится, как поют, — он кивнул на радио, — здорово, правда? Очень нравится, так красиво поют. Амалия сидела, неловко выпрямившись, положив руки на колени, полуприкрыв глаза, словно для того, чтобы лучше слышать музыку: это «Северные трубадуры», Амалия. Сантьяго разливал кока-колу по стаканам. Попейе беспокойно наблюдал за ним. А что Амалия умеет танцевать? Вальсы, болеро, гуараче? Амалия улыбнулась, потом чуть нахмурилась, потом снова улыбнулась: нет, ничего не умеет. Она уселась поудобней, подвинувшись на кровати, скрестила руки на груди. Движения ее были неловки, словно платье ей жало или кусало спину; тень ее на паркете лежала неподвижно.