Книга Али и Нино - Курбан Саид

У директора от ужаса глаза на лоб полезли. На лице его отразилось только одно желание — немедленно мчаться к министру просвещения и умолять о переводе в более цивилизованное место.

— Ужасная страна, ужасные люди, — печально пробормотал он. — Но именно здесь, дети мои, человек понимает, насколько важны железная дисциплина и оперативность государственных органов.

Мы столпились вокруг директора и с почтением внимали его рассуждениям о пользе порядка. Лепрозория отныне не существовало. Следующие поколения гимназистов должны будут изобрести что-нибудь новенькое.

Вдруг мне пришла в голову дерзкая мысль.

— А известно ли господину директору, — неожиданно спросил я, — что вот уже два года в нашей гимназии учится сын Мухаммеда Гейдара?

— Что-о? — Казалось, глаза директора вот-вот выскочат из орбит.

Мухаммед Гейдар был позором нашей гимназии. В каждом классе он просиживал, по меньшей мере, три года. В шестнадцать лет он женился, но страсть к знаниям не оставила его. Как только его сыну исполнилось девять лет, мальчик поступил в гимназию. Счастливый отец сначала хотел сохранить это в тайне. Но как-то на большой перемене к нему подошел пухленький мальчик.

— Папа, — невинным тоном произнесло это прелестное дитя, — если ты не дашь мне пять копеек на шоколад, я скажу маме, что ты списал задание по математике.

Мухаммед Гейдар смущенно покраснел, поспешно уволок мальчика, а нам пообещал при первом же удобном случае рассказать директору о своем отцовстве.

— Так вы хотите сказать, что сын учащегося шестого класса Мухаммеда Гейдара учится уже во втором классе нашей гимназии? — недоверчиво переспросил директор.

— Да, господин директор, это именно так, и он просит вас простить его. Но ему очень хочется, чтоб его сын был таким же образованным человеком, как и он сам. Разве это не трогательно, что с каждым годом в нем все более усиливается жажда овладеть западными науками?

Директор побагровел от возмущения. Он безмолвно стоял, раздумывая — не противоречит ли правилам обучения в гимназии тот факт, что в ней одновременно учатся и отец, и сын. Впрочем, никакого конкретного решения он принять не смог, так что отец и сын могли и в дальнейшем осаждать этот бастион западной науки.

Отворилась маленькая боковая дверца, и какой-то мальчик лет десяти ввел в зал четверых черноволосых слепых мужчин. Это были приехавшие из Ирана музыканты. Они расселись на ковре в углу зала, извлекли из футляров редчайшие инструменты, работы старинных иранских мастеров. В зале воцарилась тишина. Тарист коснулся струн, и полилась печальная музыка.

Один из музыкантов поднес ладонь к уху — классический жест восточных певцов — и громко запел:

Твой стан как персидская сабля.

Твои губы — пылающий рубин.

Был бы я турецким султаном, взял бы я тебя в жены.

Я вплетал бы жемчужины в твои косы.

Целовал бы пятки твои.

Свое сердце преподнес бы я тебе в золотой чаше.

Потом он умолк, но песню подхватил другой. С болью в голосе он пел:

И ты, красавица моя, как мышь, крадешься

Каждую ночь в соседний дом.

Рыдал тар, навзрыд плакала кеманча, и уже третий певец страстно подхватил:

Он шакал, он — неверный…

О несчастье! О позор!

Он умолк, и после короткого проигрыша тара запел четвертый:

Три дня точил я кинжал,

На четвертый зарезал я своего врага.

Я разрезал его на маленькие кусочки.

Я перебросил тебя, любимая, через седло,

Я повязал свое лицо платком войны

И поскакал с тобою в горы.

Недалеко от меня, у одной из тяжелых портьер стояли директор и преподаватель географии.

— Какая кошмарная музыка, — тихо проговорил директор. — Это напоминает рев осла. Интересно, есть ли какой-нибудь смысл в этом пении?

— Здесь не должно быть смысла, как нет и мелодии, — отвечал преподаватель.

Я уже хотел на цыпочках отойти от них, но тут почувствовал, как осторожно шевельнулась тяжелая портьера. Я осторожно оглянулся и увидел седого старика с необычно светлыми глазами, который, спрятавшись, слушал музыку. Глаза старика странно блестели. Он плакал.

Это был отец Ильяс бека, Его Превосходительство Зейнал ага. Его большие жилистые руки дрожали. Подумать только! Это руки, которые едва ли в состоянии были написать имя своего хозяина, теперь распоряжаются семьюдесятью миллионами рублей.

Я отвернулся. Зейнал ага был простым крестьянином, но понимал в искусстве пения больше, чем учителя, выпустившие нас в свет.

Песня закончилась. Теперь музыканты играли кавказскую танцевальную мелодию. Я прошелся по залу. Ребята разбились на группы и пили вино. Даже мусульмане. Я пить не стал.

Подруги и сестры моих одноклассников стояли по углам и весело болтали. Среди них было много светловолосых, голубоглазых, напудренных русских девушек. Они разговаривали с русскими, иногда с армянами или грузинами, но стоило заговорить с ними мусульманину, как девушки тут же насмешливо фыркали, что-то односложно отвечали и отходили.

Кто-то сел за пианино. Зазвучал вальс. Директор пригласил на танец дочь губернатора.

Слава Аллаху!

— Добрый вечер, Ильяс бек, — слышу я со стороны лестницы. — Я немного опоздала. Но совершенно не виновата.

Я бросился к лестнице и увидел Нино, одетую не в вечернее платье, но и не в бальную форму учениц лицея святой Тамары. Талия ее была так туго стянута, что, казалось, ее можно обхватить ладонью. На плечах Нино была наброшена короткая бархатная пелеринка с золотыми пуговицами. Длинная бархатная юбка закрывала стройные ножки. Виднелись лишь носки ее сафьяновых туфелек. Голову Нино украшала маленькая шляпка, лоб стягивали два ряда тяжелых золотых монет. Нино была похожа сейчас на византийского ангела в древнем праздничном наряде грузинских цариц!

— Не сердись, Али хан, — смеялся ангел. — Пока завяжешь все тесемки этой юбки, целый час пройдет. Это юбка моей бабушки. Я только ради тебя с таким трудом натянула ее на себя.

— Первый танец мой! — воскликнул Ильяс бек.

Нино вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул. Танцевать я не любил, к тому же танцевал плохо. А Ильяс беку я вполне мог доверить Нино. Он знал, как следует вести себя.

— «Молитву Шамиля»! — крикнул Ильяс бек музыкантам, и те тут же без перехода заиграли танец.

Ильяс выпрыгнул на середину зала, выхватил из ножен кинжал. Ноги его мелькали в ритме зажигательного кавказского танца. В руке сверкал клинок кинжала. Нино плавно подплыла к нему. Ножки у нее были маленькие, как у куколки.

Начался танец Шамиля. Нино — невеста, которой предстояло быть похищенной… Зажав в зубах кинжал и раскинув в стороны руки, Ильяс хищной птицей кружил вокруг девушки. Нино легко ускользала от него. В грациозных движениях ее рук ощущались страх, безнадежность, жертвенность. Левая рука сжимала платок. Трепет пробегал по ее телу. Неподвижными оставались лишь цепочки, свисающие с ее шляпки. Так и должно было быть, это было самым трудным в танце. Только грузинка могла с такой скоростью кружить по залу, и чтобы при этом цепочки не шелохнулись. Ильяс соколом преследовал стремительно ускользающую добычу. Не останавливаясь ни на миг, не давая ей пощады, он несся кругами за своей жертвой. Движения его рук становились все более властными, и, напротив, все слабей руки Нино, отбивали его атаки. И вот она замерла, трепеща всем телом, как загнанная охотником лань. Все выше, все более торжествующими становились прыжки Ильяса. Глаза Нино молили о пощаде, руки трепетали. Громче звучала музыка. Потом левая рука Нино разжалась, платок упал наземь, и в тот же миг кинжал Ильяса пригвоздил платок к полу.