Книга Книга Евы - Мариан Фредрикссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я любила тебя, дитя мое.
– Ты научила меня словам, мама.
– Да, а меня им научила моя мать.
– А что случилось, когда я убежала?
– Они убили меня.
– О, мама!..
Образ улыбнулся, словно хотел сказать, что это не так уж много, а женщина заплакала.
Она продолжала плакать и тогда, когда первые лучи солнца пробились через листву и образ матери растаял.
Она сознавала, что может контролировать еще лишь небольшой кусочек утра, а потом вернется Белый Свет и размоет границы; тогда снова настанет безвременье. И она сказала себе: «Я должна запомнить все. Решения, которые я принимаю, должны быть утренними. Ранними. Я должна что-то делать, двигаться». Женщина слезла с дерева и отправилась к источнику. Там сняла рубашку, помылась и попила. Стало холодно, и разум обострился. Она еще раз расчесалась, заплела волосы, глядясь в воду, как в зеркало.
«Вот ты там, – подумала она, обращаясь к своему отражению. – Ты похожа на свою мать: птичий нос, высокие скулы, большой, чувственный рот. Длинная шея, как у нее, большой лоб. Нет, ты красивее ее, круглее, менее изнуренная. – И добавила: – Пока еще».
Она еще ниже наклонилась к воде.
– Ты и жестче, – сказала она, продолжая разглядывать свои глаза: наблюдательные, настороженные. В глазах матери было еще что-то. Знание. А ей его не хватало.
В следующий момент она всей кожей ощутила, что кто-то наблюдает за ней. Обернувшись в испуге, она прямо перед собой увидела вчерашнюю старуху, смотревшую на нее расширенными от удивления глазами.
«Я голая», – подумала женщина и натянула на себя длинную рубашку. Это напугало старуху, та отступила на несколько шагов, но потом остановилась, продолжая пялиться.
Так они и стояли.
Женщина попыталась заговорить:
– Добрый день, я твоя сестра, я вернулась.
Но слова напугали старуху еще больше, и она снова попятилась. Женщина понизила голос и насколько возможно смягчила его. Повторила еще и еще раз:
– Я твоя сестра, я вернулась.
Теперь страх старухи ослаб, и она приблизилась: казалось, будто мягким голосом женщина притягивала ее к себе.
«Милостивый Боже, что мне делать? – думала женщина. – Она моя сестра, она старая и грязная. Я хотела бы помыть ее, дать ей мяса, порея, хлеба. Она вся в ушибах, царапинах, и у нее полно вшей, она скоро умрет, а ведь она, собственно, совсем не старая. Небольшой уход за ней – и она могла бы поправить свое здоровье».
Женщина протянула руки, сделала несколько шагов навстречу. Но и этого оказалось слишком много. Старуха исчезла между деревьями быстро, как молния, мягко, как напутанный зверь.
Она может позвать сюда остальных. Лучше собраться и вернуться в укрытие на дерево.
Взбиралась она на него со взглядом, затуманенным слезами. «Сатана, – сказала она себе. – Мы же могли встретиться по-настоящему, как сестры».
Чувствуя себя на дереве защищенной, она предалась сначала скорби, а потом утешениям.
«Ну и что бы ты делала с ней, помыв и полечив ее? – разумно уговаривала она себя. – Даже если научить ее говорить, что потом? Что может быть у нас общего? Как поделиться чем-нибудь с тем, у кого нет ни вчера ни завтра? Если имеешь лишь СЕЙЧАС, говорить не о чем, нечего рассказывать. Она, как зверь, который уходит из стаи только потому что знает о приближении смерти. Но она этого не сознает, – подумала женщина, когда слезы иссякли. – Она ничего не знает о смерти, она лишь следует за инстинктом. У нее такие же глаза, как и у матери. Взгляда, которым обладают они, у меня нет».
Инстинкт?
Нет, понимание. Знание.
Глаза матери имели знание, которого не было у нее, это она увидела в своем зеркальном отражении в источнике.
«Чем владеют они, что я потеряла?»
Она достала еду, отрезала большой кусок мяса; вода в кожаном мешочке оказалась теплой – она забыла поменять воду у источника. Но не важно, на дереве есть плоды. На вкус сладкие и немного терпкие, но достаточно сочные.
«Мне уже надоела эта еда», – подумала женщина и начала мечтать о доме, горячем супе и хлебе. Вспомнила огонь в очаге, большие горшки с овощами, мясом, рыбой, медом и ягодами, стол, сделанный мужем для нее, скамьи, покрытые ее ткаными шерстяными дорожками, тепло, защиту и уют в доме, вспомнила и разговоры о прошедшем дне, планы на следующий, обычные вечерние истории и сказки.
Большинство из них – сказки о потерянном рае, родине; они росли, как яблони в саду, ветвились, цвели, становились все богаче и удивительнее.
«Небылицы все это», – подумала женщина.
Небылицы свободно распространяются там, где нет знаний.
С годами небылицы обретали содержание. «А здесь, в стране детства, вообще нет никакого содержания, и в этом единственная правда», – подумала она.
Но тут вкрадчиво возник Белый Свет, и она стала менее уверенной.
«Однако правда и в том, что здесь жизнь содержит нечто такое, чего я не понимаю», – сказала она себе, но обращаясь к Свету. Ей так хотелось быть честной и справедливой.
И в этом тоже было нечто существенное.
Там, дома, мало что можно было сделать сказками. Сказки создаются из слов.
«Я думаю словами, пытаюсь понимать словами. Может, поэтому и не понимаю? Может, это слова делят все на куски, дробят и создают различия?
Может, я вижу только различия? Может они здесь сами знают свою взаимосвязь? А есть ли она у них, есть ли цельность? Там, где я вижу лишь куски?»
Утро прошло, и Белый Свет залил окружающий мир. Женщина немного посопротивлялась, попыталась контролировать границу между собой и Светом.
– Почему? Сдайся, позволь заполнить тебя!
Она не знала, откуда пришло это известие, но повиновалась, откинулась, расслабилась. Остался лишь страх забытья; пугливые мысли, как мыши, забегали в хаосе. Потом расползлись одна за другой.
Вот, держась своей маленькой ручкой за мамину, она идет по земле своего детства. Раннее утро, солнце играет длинными тенями между стволами деревьев, слышно вибрирующее пение птиц прямо над головами.
– Слышишь кукушку, девочка?
Ку-ку. Она кивает: да, она слышит.
– Эту серую птицу трудно заметить, – говорит мать и еще тише крадется в сторону кукования: там, там она.
Как странно – все птицы яркие, а она такая серая. В этом есть что-то величественное.
– Свои яйца она откладывает в чуткие гнезда, – говорит мать и смеется.
«Смех матери не похож; на смех других в стае. Это что-то да значит, – думает девочка – Что таится в этом? Упрек, выражение неодобрения?» Сейчас ее смех подсказывает, что мать недовольна ею.
