Книга Белая гардения - Белинда Александра

Я чувствовала, что в глубине души мне тоже хотелось, чтобы именно американцы с их широкими улыбками и яркими флагами были нашими освободителями. Но хозяйка покачала головой и, всхлипнув, сказала:

— Советы. Они придут, чтобы помогать здешним коммунистам.

Мать передала ей записку генерала.

— Боже мой! — воскликнула Ольга, прочитав ее. Она безвольно опустилась на стул и протянула записку мужу.

— Он что, свободно говорил по-русски? — Борис был явно взволнован этой новостью. — И вы не знали? Как же так?

Потом он начал рассказывать, что в Шанхае у него есть старый друг, который смог бы помочь нам. Туда идут американцы, пояснил он, поэтому нам следует поторопиться. Мать спросила, поедут ли Борис и Ольга с нами, но хозяин дома покачал головой и с грустной улыбкой на губах произнес:

— Лина, зачем им нужны мы, два старых человека? Дочь полковника белой армии — это для них более важная добыча. Тебе нужно увезти Аню.

Дома мы разожгли костер, бросив в него дрова, которые Борис нарубил для нас, и сожгли записку генерала вместе с его постельными принадлежностями и посудой. Когда языки пламени устремились вверх, я стала наблюдать за матерью. На ее лице застыло выражение того же одиночества, которое чувствовалось и в послании генерала. В ту минуту мы сжигали человека, который уже перестал казаться чужим, но которого мы так и не смогли узнать до конца. Уже собираясь запереть гараж, мать внезапно заметила стоявший в углу сундук, который был забросан пустыми мешками. Вытащив его на середину, мы увидели, что это старинная вещь; на нем была искусно вырезана фигура старика, застывшего на берегу пруда. У него были длинные усы, в руке он держал веер и пристально смотрел на противоположный берег. С помощью молотка мать сбила замок, и мы вместе подняли крышку. Внутри лежала свернутая генеральская форма, а под ней, на самом дне сундука, мы нашли вышитый жакет, фальшивые усы, бороду, грим, очки в толстой оправе и «Новый карманный атлас Китая», завернутый в старую газету. Мать озадаченно посмотрела на меня, но я ничего не сказала. Я лишь надеялась, что, узнав тайну генерала, мы все же будем в безопасности.

Когда все было сожжено, мы перекопали место, на котором горел костер, и разровняли его лопатами.

Мать взяла меня с собой к коменданту нашего округа, чтобы получить разрешение отправиться в Дайрен, где мы надеялись сесть на корабль, который отправлялся в Шанхай. В коридорах и на лестнице дожидались приема десятки русских, были там и другие иностранцы, как, впрочем, и китайцы. Все они говорили о советских войсках, о том, что их отдельные части уже вошли в Харбин и занялись поиском бывших белогвардейцев. Одна старуха, сидевшая рядом с нами, рассказала матери, что семья японцев, жившая по соседству с ней, боясь мести китайцев, совершила самоубийство. Мать спросила ее, что заставило японцев сдаться, но та лишь пожала плечами. Вместо нее ответил молодой человек, который сказал, что слышал, будто на японские города начали сбрасывать бомбы какого-то нового типа. Вышел помощник коменданта и объявил, что разрешения на выезд будут выдаваться лишь тем, кто пройдет собеседование с представителем коммунистической партии.

Когда мы вернулись домой, наших собак нигде не было видно, а дверь оказалась незапертой. Мать взялась за ручку, но, прежде чем открыть дверь, остановилась. Так же, как и образ матери, оставшийся в моей памяти в день похорон отца, этот миг отпечатался в сознании подобно сцене из фильма, который видел много раз: рука матери на ручке, медленно открывающаяся дверь, за ней темнота и тишина, а в душе неодолимое ощущение, что там, внутри, кто-то чужой дожидается нашего прихода.

Рука матери опустилась и нащупала мою. После смерти отца у нее всегда дрожали пальцы, но сейчас я не почувствовала дрожи. Ладонь была теплой и сильной, а пальцы, решительно сомкнувшись, сжимали мою руку. Держась за руки, мы вместе шагнули в дом. У нас было заведено снимать обувь в прихожей, но мы не стали разуваться и прошли прямо в гостиную. Когда я увидела человека, который сидел за столом, сложив перед собой искалеченные руки, то не удивилась. У меня было такое чувство, будто я наконец дождалась, что он появился у нас в доме. Мать не проронила ни слова и встретила его взгляд равнодушно. Мужчина невесело улыбнулся и кивком головы предложил нам сесть рядом. Тут мы заметили у окна еще одного человека. Это был высокий мужчина с голубыми глазами, пушистыми усами и проницательным взглядом.

Хотя на дворе стояло лето, в тот вечер ночь наступила быстро. Помню, как мать крепко сжимала мою руку, как по полу ползли последние лучи заходящего солнца и сильный ветер бил в не закрытые ставнями окна. Сначала с нами говорил Тан. Каждый раз, когда мать отвечала на вопросы китайца, его губы растягивались в напряженной улыбке. Он рассказал, что наш постоялец на самом деле был не генералом, а шпионом, который иногда выдавал себя за парикмахера. Он прекрасно говорил по-китайски и по-русски, мастерски умел изменять внешность и использовал свои навыки, чтобы собирать информацию о сопротивлении. Поскольку русские думали, что он китаец, они спокойно собирались в его парикмахерской, обсуждая свои планы и таким образом выдавая китайских товарищей. Честно говоря, я обрадовалась, что не поделилась с матерью своими догадками, когда мы с ней обнаружили в сундуке костюм генерала. Тан продолжал внимательно следить за матерью, но она так искренне удивилась тому, что он сообщил, что у него не могло возникнуть никаких сомнений по поводу ее непричастности к шпионажу японца.

Было совершенно очевидно, что мать понятия не имела, кем на самом деле был генерал и что он, кроме японского, владел другими языками. К тому же к нам никто не приходил, пока он жил у нас. Несмотря на это, Тан бросал на нас взгляды, полные ненависти. Казалось, что само наше присутствие приводило его в ярость. В глазах китайца читалось лишь одно желание: месть.

— Госпожа Козлова, вы когда-нибудь слышали о подразделении 731? — спросил он, едва сдерживая злобу, исказившую его лицо. Он удовлетворенно кивнул, когда мать не ответила. — Нет, разумеется, не слышали. Конечно, о нем не слышал и ваш генерал Мицутани, этот культурный и вежливый постоялец, который мылся каждый день и в жизни никого не убил своими руками. Но ему все равно было не по себе, когда он обрекал людей на смерть, так же как и вы, когда пригрели в своем доме человека, соотечественники которого убивали нас. У вас и у вашего генерала на руках столько же крови, сколько у целой армии.

Тан поднял руку и помахал гниющим обрубком перед лицом матери.

— Вы, русские, прикрываетесь своей белой кожей и западными обычаями и не знаете, какие эксперименты над людьми проводились в соседнем районе. Я единственный, кто выжил; один из тех, кого привязывали к столбам на морозе, и их милые чистенькие ученые доктора изучали последствия обморожения и гангрены, чтобы спасать своих солдат. Но можно сказать, что нам повезло. В конце нас всегда расстреливали. В отличие от тех, кого заражали чумой, а потом разрезали без наркоза, чтобы посмотреть, что происходит с организмом. Интересно, что бы вы почувствовали, если бы ваш череп начали распиливать, несмотря на то что вы все еще оставались в сознании? Или если бы вас изнасиловал врач, чтобы, когда вы забеременеете, разрезать вам живот для исследования зародыша…