Книга Отступление - Давид Бергельсон

Но, встретившись с ним взглядом, она поняла, что он думает о чем-то другом, и ей вдруг показалось, что все, что она ему говорит, он давно знает, словно она когда-то это ему уже рассказывала. Ханка смутилась, снова опустила длинные ресницы. Она не знала, о чем еще говорить. Из другой комнаты прибежал маленький кучерявый Мотик: он ушиб палец. Ханка осмотрела ушибленный пальчик братишки и тут же предложила средство:

— Надо прижать ладошки к груди, посмотреть вверх, на потолок, и три раза топнуть ножкой.

И правда, Мотик с удивлением замечает, что палец уже не болит. Довольный малыш убегает в дальнюю комнату, откуда слышится стрекотание швейной машинки, его бодрый топот пролетает по всему просторному, прибранному, пустому дому.

А Хаим-Мойше засмотрелся на один из портретов рано умершей хозяйки с голубыми мечтательными глазами. Ханка не может удержаться и не заметить, что на этот самый портрет так же засмотрелся Мейлах, когда пришел сюда в первый раз. Разговор наконец-то завязался.

Ханка рассказала, что полтора года назад никто в городе не ждал Мейлаха, никто и представить не мог, что на окраине, в недавно отремонтированном доме, он откроет небольшую аптеку.

Наверно, инвентарь и медикаменты привезли ночью. Но однажды утром они проходили по улице на том конце города — она и Этл Кадис, и увидели открытую аптеку с новой вывеской, красной шторой на застекленной двери и даже с колокольчиком внутри. Тогда Этл Кадис как раз бросила курсы и вернулась домой, она тоже не знала, чья это аптека. Они зашли из любопытства, купили по зубной щетке, по куску мыла, еще какую-то мелочь. Мейлах сразу им понравился. Высокий, коротко подстриженные светлые волосы, туго накрахмаленные манжеты: когда он делал движение рукой, они стучали, словно костяные. Он стоял за полированным прилавком, читал новую толстую книгу и каждый раз, когда девушки спрашивали, сколько стоит то или это, он прерывал чтение, разворачивал прейскурант, присланный вместе с товаром, и находил в нем цену. Столько-то — говорил он — это будет стоить.

«А можно подешевле?» — спрашивали они, Ханка Любер и Этл Кадис, не сводя с него глаз.

Он снова углублялся в прейскурант.

«Да, — отвечал, — можно. Можно немного подешевле».

У него был тихий, низкий голос, чуть хрипловатый, необычный. Казалось, Мейлах годами его сдерживал, но вдруг решился: «Пускай звучит!»

После она, Ханка, первой высказала свое мнение о нем:

— А он интересный. Очень интересный.

Но Этл Кадис уже тогда почти постоянно молчала, даже на вопросы отвечала редко. Потом и вовсе заперлась в комнате, у матери в доме, и промолчала больше двух месяцев кряду.

Ханка все говорила, говорила. И чем больше рассказывала, тем печальнее становились ее большие серо-голубые глаза. Речь лилась легко, без напряжения, даже без пауз, и казалось, что в душе у Ханки все просто и гладко, на удивление гладко: словам ничто не препятствует. А Хаим-Мойше все так же удивленно смотрел, все так же сидел напротив в странной позе, будто вот-вот съедет с табурета и окажется на бархатном коврике под столом. Из-за этого бархатного коврика он чувствовал, что каблуки его летних туфель уж очень низкие, слишком низкие. И думал о том, что в стеклянном вестибюле с высоким потолком висит на стене невероятно большое зеркало; только что, когда он проходил через вестибюль, он увидел в этом огромном зеркале свою усталую фигуру, такую маленькую и неуместную в просторном богатом доме.

Хаим-Мойше устало поглядел на Ханку.

— Ну а Мейлах? — вдруг спросил он тихо. Может быть, он у нее узнает, как умер Мейлах?..

Ханка внезапно побледнела и не ответила на вопрос. Резко поднялась с места:

— Ах да, ключ от дома Мейлаха…

Ведь Хаим-Мойше, конечно, пойдет к Этл Кадис за ключом.

VII

Поначалу на Мейлаха никто не обращал особого внимания — это факт. В Ракитном каждый занят своими делами. В альбоме Ханки Любер было написано, что жизнь — это море, море милых, изящных безделушек и радостной скрытой жажды. Кто-то из знакомых написал в день ее рождения: «Каждый, — написал он, — забрасывает в море сеть, и каждому судьба посылает что-нибудь в утешение».

Вот так. Но иногда бывает, что год за годом человек забрасывает в море сеть, и год за годом видит, что она пуста: ничего ему судьба не послала. «Ладно, — тогда говорит он себе, — что поделаешь… Обойдусь как-нибудь без утешения и радостей».

Он приезжает сюда, в Ракитное, где никто его не знает, и открывает маленькую аптеку. «Да, — соглашается он, когда покупатель начинает торговаться, — можно и подешевле».

Он прекрасно воспитанный, мягкий, ни к кому не питает ненависти. Тихими летними вечерами его можно видеть снаружи, у входа в аптеку. Он стоит и добрыми глазами смотрит, как в сумерках оживает улица. У магазина Азриэла Пойзнера, на ступенях перед железной дверью, мельтешат человеческие фигуры. А к нему никто не приходит, только Хайка, служанка из трактира, носит ему еду. Она очень любит поговорить, служанка Хайка из заезжего дома, и никогда не торопится. Днем, когда она приносит ему поесть, она надевает высокие, туго застегнутые гамаши; довольная, расхаживает по аптеке и выпытывает:

— Ну, что новенького? Нашли уже кого в комнатах прибирать?

Вечером опять приходит: она лечит у него давний нарыв на большом пальце. Потом она стоит с ним на улице, у двери, и болтает без умолку, рассказывает городские новости. Мейлах прислоняется к стене, будто к печке, и, как всегда, улыбается своей смущенной улыбкой.

— Надо же! — удивляется он. Ему интересно.

Он уже много новостей слыхал.

— Прегер, тот, что талмуд-торой заведует, — рассказывает Хайка, — страшный наглец, насмешник, язва та еще.

В боковой комнате у почтаря Зайнвла Прегер частенько выпивает с Залкером, берижинецким агентом по продаже швейных машин Зингера, и портным Шоелкой, жуликоватым малым, который с местных портных собирает для Залкера долги. С тех пор как Хава Пойзнер, образованная дочь богача Азриэла, дала Прегеру отставку, он, назло всей местной аристократии, стал цепляться к ней, Хайке. Говорит, она ему нравится, жениться хочет. Вот только Хайка верит словам Прегера не больше чем в Иисуса:

— Если Прегер что-то обещает, то это так, собака лает, ветер носит.

— Да неужели? — удивляется Мейлах. Видно, ему и правда интересно.

Он уже знает, что в Ракитном есть девушка, курсистка, которая заперлась в комнате и молчит, второй месяц молчит.

— Вот как?! — спрашивает он с интересом. — А как ее зовут?

— Этл ее зовут, Этл Кадис.

— Этл Кадис?

— Да. А что?

— Да нет, ничего… Знакомое имя…

Но кто знает, может, ему неприятно, что каждый вечер его видят у аптеки со служанкой Хайкой. Ракитное всегда замечает всё, даже тогда, когда уже совсем темно и на улицах стоит веселый гомон, носятся мальчишки, играют возле домов, поднимая тучи пыли.