Книга Душа оборотня - Андрей Николаев

— Не пугал я вас, купец, предупредить хотел.

— Ты ж толком ничего не сказал, у-у, змей…

— Погоди, — остановил его Середин, приглядываясь к незнакомцу, — ну-ка, давай отойдем, разговор есть. А ты, Вторуша, здесь посиди.

— А ну, как он тебя…

— Посиди здесь, я сказал, — повысил голос ведун.

Он отвел саблю и рывком поднял незнакомца на ноги.

— Иди вперед. По берегу.

Они отошли за поворот реки и, оставляя следы на песке, выбрались на плес. Середин остановился, незнакомец, повернувшись к нему лицом, невозмутимо ждал. Высокий, почти с Олега ростом, он стоял, опустив крепкие руки, и спокойно глядел на него.

— Снимай одежду, — скомандовал ведун.

Пришелец молча скинул куртку, снял разбитые сапоги и, стянув холщовые порты, снова замер. От левого плеча через грудь тянулся выпуклый розовый рубец.

— Шапку.

Нехотя, будто через силу, мужчина потянул с головы отороченную мехом шапку, бросил ее на песок и застыл, опустив глаза.

Олег почувствовал, как к горлу подступил комок: на голове незнакомца топорщилась свалявшаяся кое-где в колтуны волчья шерсть.

— Повернись спиной.

С головы, вдоль позвоночника, сбегала, утончаясь к ягодицам, полоса шерсти.

— Сам перекинулся? — спросил ведун.

— Тебе-то что? Руби, парень.

Олег увидел, как напряглись мышцы на спине незнакомца, хмыкнул.

— Нужен ты мне. Одевайся.

Мужчина, не веря своим ушам, оглянулся на него.

— Неужто отпустишь?

— Гуляй пока, — Олег повернулся и пошел прочь, — сам свою долю найдешь.

— Постой. Постой, парень. Скажи, почему не убил?

Середин остановился. Незнакомец, держа в руках одежду, спешил за ним.

— Так тебе и скажи. Я и сам не знаю. Если б ты по своей воле волкодлаком стал, то не потянулся бы за рыбой в горшке, а первым делом купца на телеге порешил. Опять-таки жизнью не дорожишь — не мила она тебе в этаком обличье. Вот, вроде, и все. Да ты оденься, чего голым бегать.

— Да, сейчас… — Незнакомец запрыгал, попадая ногой в штанину. — Уж очень ты меня огорошил. Я думал — все, кончился Невзор.

— Как же ты, Невзор, волчью стать принял?

— Эх, парень, долгий разговор.

— Ну, так присядем, поговорим. Спешить некуда, а спать уже все одно не хочется. Меч? — Середин кивнул на шрам.

— Сабля. Печенег память оставил в ту зиму.

— Быстро заросло. Как на собаке, или на волке.

— И об этом расскажу.

Они присели на чешуйчатый ствол сосны, завалившейся с крутого берега. Невзор повертел в руках шапку, хлопнул, выбивая песок, о колено.

— Слушай, парень, раз…

— Олег.

— Слушай, Олег, раз пристало. Отца я почти не помню — хазары его в дозоре срубили, мать на другой год померла. Меня дядька по матери, десятник княжеской дружины, к себе взял. Сам бездетный, без семьи, пока я мал был — у него в веси жил, а как подрос малость — он меня с собой повсюду таскал: и в поле, на дозор, и по оброку в деревни, хотя это редко. Не любит дядька Часлав службу такую. Ни в хоромах княжеских, ни налог собирать. За это и десятник до сих пор, хоть князь и привечает. Почитай, с десяти годов меня к седлу, к брани приучал. А в ту зиму раз шли мы с поля. Две луны в степи, как волки, рыскали. Это раньше хазары под урожай набегали, а теперь — нет. Печенеги в любое время налетают. Под вечер уже смотрим — дым. Дозорный прискакал: печенег деревню пожег, полон ведет. Дядька Часлав нас рассыпал за курганом, аккурат вдоль дороги. Ждем. Точно, ведут полон: бабы, ребятишки. Мужиков мало — побили, видать. Сами веселые, хмельные, нагайками играют. Посчитали врагов — втрое против нас. Но дядька говорит: сдуру не налетать — стрелами побьют, на пики поставят. Как в балочку у кургана втянутся, так и вдарим. Луки готовь, по разу успеем стрельнуть, положим, сколько удастся — и в сечу! Кто мимо стрелу пустит — сам пороть буду. Ребята в смех: кто ж мимо пустит, раз сам десятник и учил. Так и вышло, положили десятка полтора стрелами и вдарили. Крепко рубились печенеги, а один, как увидел, что не уйти, стал полон сечь. У меня — аж в глазах темно. Кинулся к нему, себя не чуя, ну, и достал он меня. Его Часлав срубил, а я помню только — глаза синие надо мной, и все… Очнулся — в избе лежу на лавке. Хотел встать, да куда там. Только ноги свесил и, как куль с зерном, на пол и грянулся. Тут вбегает девка, в темное вся одета, волосы темного золота, глаза, как трава речная, — и давай меня обратно на лавку. Да ругается так, что и последний вор позавидует. Куда, говорит, собрался, телок непутевый? Тебе лежать да лежать еще. Я спрашиваю: где дядька? Она — ушли уж неделю как. Велели, мол, за тобой ходить. Оказалось, привезли меня в ту деревню. Когда печенег налетел, эта девка с братом только одни и спрятались. Брат у нее колдун оказался, да и она тоже то ли ведунья, то ли знахарка. Колдун печенегам глаза отвел, так и переждали беду. Ну, дядька Часлав и велел ей меня выхаживать. Она и сама не против — как-никак людей из неволи отбили…

Невзор замолчал. Из-за поворота, осторожно ступая по песку вдоль реки, показался Вторуша с топором в одной руке и с дубиной в другой.

— Тьфу ты, я думал, вы тут насмерть побились, а они разговоры ведут.

— Все в порядке, — успокоил его Олег, — ты иди пока, мы подойдем скоро.

Бывший дружинник дождался, пока купец скроется за поворотом, и продолжил.

Выходила его знахарка, и колдун помог, а как первый раз из избы вышел — чуть не упал. Да не от слабости, а от тех глаз синих, что в поле возле кургана привиделись. Стоит деваха, росточка небольшого, опрятная, в платке теплом, руки в рукавах зипуна греет. Увидела его — в ноги бросилась. Оказалось, это за нее Невзор под саблю подставился.

— Я же, говорит, каждый день хожу, пособить чем, помочь, а меня Велена да брат ее гонят. — Невзор покачал головой. — Я и сам заметил: знахарка ко мне так и тянется, хоть виду не кажет. Она добрая, только уж очень ругается, если не по ее выходит. Стал я гулять помаленьку. С Малушей, с девахой этой, встречаемся. Они всей деревней в амбаре жили — от изб одни головешки остались. Стали строиться помаленьку, я, хоть и непривычен избы ладить, тоже помогать взялся. А жил покамест у Велены с братом. Она поняла уже, что потерян я для нее, но виду не подавала, только ночью часто плакала. А брат — так просто змеей шипел. Ты, говорит, уже в земле бы лежал, если бы не сестра. Весной, на Травень уже, прискакал дядька Часлав за мной. Пора, говорит, и на службу. Попрощался я с Малушей… Ты чего ухмыляешься?

— Нет, нет, — ведун поднял руки, — это я так, свое вспомнил.

— А-а. Ну, вот, хорошо попрощался, не обидел. Уговорились, что приезжать стану, как день свободный — деревня-то от Чернигова недалече. За день-ночь обернуться можно, ежели конь хороший. Вот и стал я наезжать к ней. Дядька Часлав все смеялся: чего ты, говорит, молодой, хомут на шею ладишь. Возьми девку, да и гуляй. А я не могу так. Только на Русальной неделе, перед Купалой, стала она моей. Сама захотела, я не торопил. Осенью думали свадьбу играть, да когда провожал я ее, перешел нам колдун дорогу. Велена еще по весне в чужие края подалась — горько ей было на наше счастье смотреть, — а братец ее меня не простил. Мы и опомниться не успели, как оборотил он и меня, и Малушу, а сам сгинул невесть куда. В деревню дороги нет — подались мы к дядьке. Ох, и серчал он, а что поделаешь. Так и сказал мне: ищи колдуна или сестру его, пущай порчу снимают. Малушу твою я спрячу, а ты ступай. В таком обличье не жить вам — камнями забьют…