Книга Агент Зигзаг. Подлинная история Эдди Чапмена - предателя и героя - Бен Макинтайр

Тихий, вежливый, с тоненькими усиками и выразительными глазами, Фарамус был странноватым, но милым парнем. По мнению Чапмена, он был безнадежным мошенником. Фарамус легко краснел, отличался «какой-то бессмысленной добротой» и замечательным остроумием совершенно непристойного свойства. Высокий и худой, он, казалось, может быть сбит с ног одним-единственным порывом ветра. До службы в отеле он работал парикмахером в Сент-Ильере. Чапмен и Фарамус стали соседями по камере, а затем и добрыми друзьями.

15 октября 1941 года, за несколько недель до своего двадцать шестого дня рождения, Чапмен наконец-то вышел на свободу. Бледный и исхудавший, он весил к тому моменту меньше 40 килограммов. У тюремных ворот его встречал Фарамус, освободившийся несколькими месяцами ранее. Чапмен ничего не знал о падении Греции и Югославии, о потопленном «Бисмарке» и Ленинградской блокаде, однако война наложила свой отпечаток и на Джерси. В последний день своей свободы Эдди бродил по пляжу, заполненному счастливыми, сытыми отдыхающими. Теперь оккупированный остров выглядел измученным и голодным: его жителям, несомненно, пришлось столкнуться с моральными проблемами, порождаемыми неизбежным выбором между сопротивлением, смирением и сотрудничеством с захватчиками.

Фарамус снял небольшое помещение в Сент-Илере, на Брод-стрит. Разжившись несколькими стульями, старыми зеркалами, ножницами и бритвами, они с Чапменом превратили его в некоторое подобие того, что с натяжкой можно было назвать парикмахерским салоном. Их клиентами, в большинстве, были немецкие офицеры, поскольку Нормандские острова, которые Гитлер считал ступенью к Британии, превратились теперь в огромную, тщательно охраняемую казарму, в которой разместилось самое крупное из немецких пехотных соединений.

Фарамус стриг немцам волосы и брил бороды, а Чапмен развлекал их светской беседой на своем убогом немецком. Одним из немногих британцев — завсегдатаев салона был бывший букмекер средних лет из Бирмингема по имени Дуглас Стирлинг. Приспособленец, каких во множестве порождает любая война, Стирлинг крутился на черном рынке, покупая у немцев сигареты, чай и алкоголь и с выгодой перепродавая их затем местному населению. Парикмахерская стала идеальной витриной для процветающего торгового предприятия, в котором незаконные доходы мирно соседствовали со стрижкой и бритьем вражеских солдат.

Как-то раз, выехав на велосипеде из дома — квартиры над парикмахерской, которую он снимал на пару с Фарамусом, — Чапмен забыл, что новый немецкий закон предписывает правостороннее движение, и врезался в немецкого курьера, неожиданно вылетевшего из-за угла на своем мотоцикле. В столкновении никто не пострадал, однако немцы были в ярости. Чапмена доставили в полицию, где его подвергли допросу сразу три офицера полевой жандармерии — немецкой военной полиции. Один из них — маленький человечек, говоривший на хорошем английском, — недружелюбно посмотрев на Чапмена, поинтересовался:

— Мы знаем, что у вас есть немецкое оружие. Где вы прячете германскую винтовку?

— У меня нет никаких немецких винтовок, — отвечал Чапмен.

— А иное оружие?

— Нет.

— Смотрите! Мы будем следить за вами, и если вы решите причинить нам неприятности, то неприятности сразу же возникнут у вас. Это предупреждение.

— Спасибо, что предупредили, — откликнулся Чапмен.

Это было не предупреждение — это была угроза. Чапмена оштрафовали на 80 рейхсмарок за нарушение правил уличного движения, однако гораздо неприятнее было то, что его, похоже, заподозрили в причастности к сопротивлению или даже во вредительстве. Неприятности с жандармерией тревожили Чапмена, заставив его изобретать план спасения с этого острова-тюрьмы. Результатами своих размышлений он поделился с Фарамусом и Стирлингом. Что, если они вызовутся служить нацистам в качестве разведчиков? В этом случае их, вполне вероятно, отправят в Великобританию в качестве тайных агентов. В крайнем случае это внесет в их монотонную жизнь некоторое разнообразие. Стирлинг воспринял предложение с энтузиазмом, заявив, что предложит сыну присоединиться к авантюре. Фарамус был более осторожен, но тоже согласился с тем, что этот план стоит попытаться претворить в жизнь.

Позже, вспоминая прошедшие годы, Эдди признавал, что мотивы его поведения в 1941 году были туманны и запутанны.

Позднее он сознался, что предложил себя немцам в качестве тайного агента с единственной целью — встретиться с Дианой, своей дочерью, которой он ни разу не видел: «Если бы мне удалось провести нацистов, я, возможно, получал шанс попасть в Британию», — писал он. Однако Чапмен достаточно хорошо знал свой собственный характер, чтобы понимать: вряд ли эта причина была единственной. «Сейчас это кажется каким-то обманом, — признавался он. — Возможно, и тогда это было лишь лукавство, и я не буду настаивать, что у решения, которое зрело в моей голове, не было иных мотивов. Оно пришло ко мне не сразу и не по мимолетному капризу». Он искренне ненавидел британский уклад. Как множество преступников, побывавших в тюрьме, он считал себя жертвой, а свои права — нарушенными. Более того, немцы с их дисциплиной, вежливостью и элегантной военной формой его во многом восхищали. Германская пропаганда напропалую хвасталась непобедимостью германской армии, утверждая, что оккупация будет длиться вечно. Эдди голодал, ему было скучно, он чувствовал необходимость встряхнуться. Во времена своей жизни в Сохо он крутился среди кинозвезд и часто воображал себя главным действующим лицом своей собственной кинодрамы. Он уже играл роль гангстера, швыряющего деньги направо и налево, и вот теперь решил примерить на себя гламурную роль шпиона. Его мало заботило — если вообще заботило, — правильно ли он поступает. Мысли об этом придут к нему позже.

Чапмен и Фарамус написали письмо, тщательно составляя немецкие фразы, и отправили его германскому командованию в Сент-Ильере, адресовав лично Отто фон Штульпнегелю, командующему оккупационными силами вермахта во Франции и на Нормандских островах. Через несколько дней Фарамуса и Чапмена вызвали в ставку германского командующего, где Эдди с деланой небрежностью заявил, что они с приятелем хотели бы предложить свои услуги немецкой секретной службе. Он перечислил свои преступления, объяснив, что в Британии его ждет арест, подчеркнул свое умение обращаться со взрывчаткой, завершив свой рассказ энергичными проклятиями в адрес Великобритании. «Он утверждал, что им движет месть, — вспоминал позднее Фарамус. — Он заявил, что никогда не принадлежал к британскому правящему классу и ищет лишь возможности расквитаться с ним». Командующий безучастно кивал, пока его секретарь конспектировал беседу, записывал имена и адреса молодых людей.

Потом наступило затишье. В течение нескольких дней Эдди «рассказывал о своем презрении к обществу», травившему его, и ненависти ко всему английскому каждому немецкому офицеру, забредавшему в парикмахерскую, — в надежде, что его слова донесут до германского командования. Однако дни шли за днями, а от генерала фон Штульпнегеля не поступало никаких известий. Их просьбу, похоже, отклонили или просто проигнорировали — в соответствии с вечным принципом, согласно которому следует отказывать каждому, кто добровольно просится на роль шпиона.