Книга Кандагарская застава - Александр Проханов

Дребезжа разболтанным кузовом, проехала мимо афганская «борбухайка». Мелькнул в прореху ее разукрашенный борт, тусклые стекла кабины. Проплыли, протарахтели две моторикши, послышались детские голоса, хлопки маломощного двигателя. И снова ничего не случилось — тишина, бледные лучи под брезентом, их неясные в сумраке лица.

— Сейчас оглядятся немного и пошлют разведчика, — сказал капитан Абрамчук, трогая на лице свой багровый рубец. — Обязательно разведчик придет вынюхивать!

— Сейчас едва ли! — сказал Белоносов. — Стемнеет, тогда подойдут.

— Подойдут и влупят из гранатомета, — сказал Варгин спокойно и убежденно, словно этот исход и был запланирован операцией.

— Зачем им бить по пустому? — попытался возразить ему лейтенант Молдованов. Он волновался и нервничал, словно хотел убедить душ-манских гранатометчиков в бессмысленности удара по одинокому грузовику.

— Луны нет ночью — хорошо! Только под утро встает, — сказал солдат из второй группы, чьи руки попадали под тонкий луч, зажигавший на замызганном кулаке зайчик света.

— Ты пойдешь по тропе, держись арыка. Не отклоняйся, а то потеряешься, — сказал Грачев капитану. — На связь выходи в крайнем случае. У них тут радиоперехват налажен.

— Помочиться бы! Отлить немного! — сказал Варгин.

— Я те отолью! — цыкнул на него майор, грозно вылупив глаза. — Терпи, пока не лопнешь!

— Сейчас чихну! — жалобно сказал Птенчиков. Зажал нос ладонями и сдавленно, тонко чихнул.

— Лошак проклятый! — ругнул его Белоносов.

И этот сдавленный, похожий на писк чих, беспомощные, умоляющие глаза Птенчикова, окрик Белоносова, обозвавшего его лошаком, рассмешили всех. Так велико было общее напряжение, нервное ожидание, что оно разрешилось всеобщим, тихим, из дыханий и хрипов, смехом. Этот невыявленный, беззвучный смех, прижатые ко рту кулаки, вытаращенные глаза рассмешили всех еще больше. Люди падали на спину, катались на матрасах, сталкивались плечами. Хохотали со стоном, задыхались, дергали ногами. И даже майор, готовый вначале дубасить их кулаками, не выдержал и прыснул. Затыкая себе рот рукавом, фыркал, хмыкал:

— Молчать, шкура-мать!.. Идиоты!.. Зверье!.. — А сам продолжал хохотать.

Кологривко смеялся со всеми. Корчился в своих долгополых одеждах, чувствуя, как взрывается в нем смех, душит, рвется наружу горячее дыхание. Но в глубине этого веселья и хохота вился, утончался, дрожал невидимый шнур. Больная незримая жила, натянутая до предела, готовая вот-вот разорваться.

— Слушай ты, Птенчик, лошак! — сказал Варгин, весь в слезах, когда смех пошел на убыль и можно было вставить членораздельное слово. — Давай покажи нам фокус! Коронный!.. А мы посмотрим! Давай покажи!

Все умолкли, уставились на Птенчиков, ожидая новой забавы. Радовались, что здесь, под брезентовым пологом, на глазах наблюдателей, под прицелом крупнокалиберных пулеметов, способных в секунду раздробить на щепы дощатый кузов, они — все вместе, рядом. Бесстрашно издеваются и глумятся над близкой опасностью, презирают смерть.

Птенчиков обвел всех круглыми, внимательными глазами. Обдумывал, какой бы фокус им показать. Надумал.

— Внимание! — сказал он, показывая свои пустые, выставленные вперед ладони. — Фокус коронный, восточная школа!.. Описан в книге фокусов мусульманского пророка Махмута!

— Трепач! — сказал Варган, предвкушая забаву.

— У кого есть платок? Только чистый прошу, без соплей! Лучше новый, поглаженный!

Все заерзали, стали рыться под своими ремнями и «лифчиками». Но то немногое, что они извлекли, были несвежие тряпицы, скомканные, многократно использованные, в саже, ружейной смазке и ваксе. Явно не годились для фокуса.

Лейтенант Молдованов неохотно, недоверчиво, не любя Птенчикова, повинуясь лишь общему, побуждавшему его настроению, достал белый, сложенный аккуратно платок. Протянул солдату. Кологривко уловил слабый, нежный запах одеколона, пахнувший от платка среди душного, потного, железного воздуха под брезентом.

— Фокус Востока! — продолжал Птенчиков, расправляя платок, натягивая его белый квадрат. — Имеющие глаза да увидят!.. Целый!.. Чистый!.. Ни дырочки!.. Ни помарочки!.. Фокус пророка Махмута!

Он свернул платок в трубочку. Извлек зажигалку. Запалил. Поднес к платку огонек. Лейтенант потянулся было к платку, но ему не дали, все жадно, молча смотрели, как огонь начинает поедать ткань платка, морщит, чернит. От горящей материи разнеслось едкое зловоние.

Птенчиков погасил зажигалку. Дождался, когда потухнет платок. Схватил тлеющий дымный лоскут, стал комкать, дуть в него, присвистывал, приговаривал:

— Пророк Махмут, сшей лоскут!.. Пророк Махмут, сшей лоскут!..

Скрывая в ладони скомканный невидимый платок, обвел всех счастливым, всеведающим взглядом. Остановил его на лейтенанте, готовясь его изумить, осчастливить. Раскрыл ладони, повесил в воздухе двумя пальцами мятый, обгорелый, в саже и копоти, платок.

— Ой! — воскликнул он огорченно. — Не вышло!.. Фокус не удался!.. Все молча, обалдело глядели на сгоревший платок, на изумленное, обманутое, непонимающее лицо лейтенанта. А потом загоготали сдавленно, задышали, засипели от смеха пуще прежнего, опрокидываясь на спины, суча ногами.

— Ох, Птенец!.. Ну, дает!.. — хрипло постанывал Варган, заталкивая себе в рот кулак. — Ну, «Махмут, сшей лоскут»!..

Кологривко видел, как задрожали у лейтенанта губы. Он потянулся и ударил Птенчикова в лицо наотмашь. Солдат откинулся, вдавливая голову в брезент.

Все умолкли.

— За что, товарищ лейтенант? — тихо, держась за щеку, сказал Птенчиков.

— Сука!.. Я тебе не салага! — произнес лейтенант. Было видно, как он бледен, как не понимает случившегося, как бешенство мешается в нем со стыдом, а стыд усиливает и питает бешенство. — Я тебе сейчас такого «пророка» врежу!

— Отставить! — шепотом гаркнул майор, хватая лейтенанта за руку, перехватывая его новый удар. — Отставить, лейтенант, шкура-мать! Черт бы вас обоих побрал!

— Зря вы, товарищ лейтенант! — сказал угрюмо Варгин, отворачиваясь от офицера, обнимая лапищей острое плечо Птенчикова.

Все сидели молча под сумрачным брезентом. Тонкие лучи пятнали брошенное на матрасы оружие.

Снаружи, на дороге, раздался легкий, мерный перезвон. Приближался, наполняя окрестность медным, гулким звучанием.

— Ложись!.. Ни звука! — прошипел майор, опрокидывая, вдавливая в матрас лейтенанта, прополз к заднему борту, прижался лицом к брезенту.

Кологривко сквозь тонкий прокол в материи видел солнечную пустую дорогу, горы с притулившейся отдаленной заставой, ржавые короба сгоревших, сдвинутых к обочине грузовиков и фургонов. По дороге приближался верблюд с наездником. Мерно колыхалась горбатая спина. Белела чалма всадника. Пестрела попона. Клок яркой малиновой шерсти, пересыпанной бисером, украшал верблюжье чело. Уныло дребезжал притороченный к ремешку бубенец.