Книга Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция "Черный туман" - Сергей Михеенков

По эсэсовской каске молотили из автоматов в другом конце карьера.

А во второй половине дня они были уже в Чернавичской пуще.

Ехали парами. Стремя в стремя. Впереди капитан Гришка со своей группой младших лейтенантов. Следом они. Пока они двигались по своей территории, особо не таились. Тихо переговаривались.

– Сашка, ты мне растолкуй. Ты ж ученый человек. Сон мне один снится. Раз в неделю точно. Один и тот же. Как в автоматном диске – патрон к патрону. Будто выхожу я на крыльцо своей хаты в Нелюбичах, сажусь на лавочку и смотрю на дерево.

– Сон как сон. Дома тебе побывать надо. Вот что. Затосковал ты, Кондратий Герасимович, по своему дому, по семье.

– По дому и по семье все тоскуют. Но тут вот какая хреновина, Сашка. И хата моя, и лавка, которую я смастерил за год до начала этой проклятой войны. И округа, куда ни глянь, вроде вся наша. А дерево – не узнаю. Нет там у нас, возле хаты моей, такого дерева!

– А какое дерево? Береза? Тополь? Яблоня?

– Да вот в том-то и дело, что не понять, какое дерево. А смотрю на него, как на родное! Часами! Оторваться не могу! И все о чем-то думаю.

– О чем же думаешь, Кондратий Герасимович?

– Представь себе, и этого вспомнить не могу! О чем столько времени думаю? Так что это тоже – вопрос. Думаю, думаю. А о чем, не могу потом вспомнить, хоть убей. И думы-то вроде хорошие. Не особо радостные, но и не особо чтобы и горестные. Такие, как вся наша жизнь.

Воронцов усмехнулся причудливому рассказу Кондратия Герасимовича и долго смотрел в глубину просеки, по которой в те минуты они пробирались, не слезая с коней. В стороне вдруг открылся косячок леса, так похожий на опушку Красного леса. Ту самую опушку, с валунами и одинокими березами на краю поля, которая всегда вот так же внезапно открывалась со стороны Прудков, стоило только миновать овраг. Воронцов потрогал в нагрудном кармане последнее письмо от Зинаиды и полотенце за пазухой рядом с трофейным пистолетом. Полотенцем он обмотаться не успел. Ничего, думал он, еще успею.

– Мне тоже хочется стать деревом, – неожиданно для себя самого сказал он. – Чтобы просыпаться на рассвете и расти каждый час, каждое мгновение. И видеть вокруг себя всегда одно и то же. Небо, землю, людей, которые не сделают тебе зла. – Он посмотрел на Кондратия Герасимовича. Лицо того было растерянным. – Ты меня понимаешь?

– Может, и понимаю, – задумчиво ответил Нелюбин. – Тебя, агронома, понять нетрудно. А может, и не понимаю. Ты ж человек ученый. А я, ектыть, Маркса не читал.

– Тут Маркс ни при чем. Чтобы понять друг друга, тем более на войне, Маркс не нужен. А дерево… Дерево – это жизнь. Вот так я понимаю твой сон, Кондратий Герасимович.

– Стало быть, там у меня, в Нелюбичах моих, все живы и здоровы? Так, я понимаю?

– И это тоже.

– Что-то, Сашка, сердце мое неспокойно. А главное, писем нет. И Сима молчит. Будто знает что-то, а написать мне не осмеливается.

Воронцов и сам понимал, что такое долгое отсутствие вестей из родной деревни Кондратия Герасимовича могло означать все что угодно, и, скорее всего, худшее из всего, что можно предположить. Но как скажешь об этом боевому товарищу и фронтовому другу, с кем делил и лихо, и радость с октября сорок первого года и с кем теперь опять неизвестно куда влечет его солдатская судьба.

Из головы колонны отделился один всадник и подъехал к ним.

– Впереди линия фронта, – сказал он. – Передать по цепи: соблюдать тишину.

– Есть соблюдать тишину, – ответил Воронцов и тут же передал приказ следовавшей за ними паре.

Линия окопов тянулась вдоль ручья по пригорку. Кое-где славяне отрыли неглубокую траншею и, видать, продолжали копать. Но, скорее всего, ночами. Сейчас в траншее, в боковых ячейках, отрытых в полный рост, маячили только часовые и дежурные пулеметчики. Судя по некоторой расхлябанности, с которой несла свою службу здешняя рота, противник стоял от них на значительном отдалении и свое присутствие, даже на расстоянии, еще никак не обозначил.

– Смирные у вас какие гансы, – заметил Воронцов, когда они пришли на НП командира роты. Ротный, молодой лейтенант, затянутый в кавалерийские ремни, говорил с явным прибалтийским акцентом.

– Не у них в руках козыри, – ответил тот и передал Воронцову бинокль. – Вон, видите мысок в болоте? Там их наблюдательный пункт. Сидит один человек. Но туда от КП проведена линия связи. Если что заметит, сразу по телефону передает на КП. Правда, в последнее время мои наблюдатели видели его с рацией. Значит, провод сняли. Завели более мобильную связь. Понадежней. Мои ребята их регулярно прослушивают. Но свои сообщения они шифруют. Так что толку мало.

– Часто выходят в эфир? – спросил Воронцов, пользуясь молчанием старшего по званию.

– Каждые два часа. Видимо, по завершении смены.

– А где КП? – спросил Гришка.

– КП дальше, в лесу. Там хуторок небольшой. Дворов, может, с десяток. Васили называется. Но между наблюдательным пунктом и хутором есть блиндаж. Что-то вроде промежуточного КП или караулки.

– Все ясно. А тропы туда нет?

– Есть тропа. А вон, Яшин возвращается. Что-то несет. – И лейтенант плотнее прижал бинокль. – Опять уток наловил. Охотник!

– Курорт тут у вас, а не война, – заметил Гришка.

Воронцов достал свой бинокль: действительно, по болоту шел солдат с закинутым за спину автоматом и волок прямо по воде тяжелую связку диких уток.

– Там у нас боевое охранение. Вон на том островке с тремя березами. – К легкому акценту лейтенанта прибавилась интонация неловкости, которую он, должно быть, испытывал в присутствии старших по званию, когда его боец шел по нейтральной полосе на виду у немецкого наблюдателя со связкой диких уток в руке.

– А приварок неплохой, – чтобы помочь ротному выпутаться из неловкой ситуации, хмыкнул Гришка и скользнул линзами вправо. – Мы, лейтенант, не проверяющие из штаба полка, и нам наплевать, в какую деревню ходят по бабам ваши подчиненные. Наша задача пройти в Чернавичскую пущу так, чтобы нас не заметил ни ваш сторож, ни тот, который караулит ваших соседей. Батальонная разведка сообщила, что здесь есть брод.

– Брод-то есть. – Лейтенант снял фуражку, повесил ее на гвоздь, вбитый над столом прямо в бревно накатника. – Но там придется метров пятьдесят переправляться вплавь. Была здесь когда-то дорога. Гать. Пользовались ею, по всей видимости, местные жители. Скорее всего вывозили из пущи сено, дрова. А теперь гать сгнила. Рота, которая тут до нас стояла, сунулась было, но чуть лошадей не утопили. Переправляться не стали. Плацдарм на той стороне не понадобился. Вот и окопались здесь.

– Ну, что ж, здесь поспокойнее. А там… – Воронцов кивнул за протоку. – Там сидели бы сейчас, как на плацдарме, с поджатыми хвостами.

– Если бы вы, лейтенант, со своей ротой находились там, мы бы сейчас отсюда на тот берег в бинокль не смотрели, – сказал капитан Гришка и остановил ротного, взявшегося за чайник. – Чайку? Нет, с чаем давайте пока отложим. На обратном пути попьем. А сейчас пойдемте посмотрим на то место, где проходит эта гать.