Книга Где кончается небо - Фернандо Мариас

Так мы плыли долго-долго… не скажу, сколько. Самолет планировал по синему безветренному небу. Слегка обнаглев от радости, я преспокойно уселся у окна, забыв о том, что Кортес запросто мог обернуться и обнаружить мое присутствие, и целиком отдался восторженному созерцанию.

Не знаю, сколько времени прошло. Самолет начал снижаться. Неужели все закончилось? Значит, мы не всю жизнь будем вот так летать? На душе сделалось тоскливо: похоже, мы возвращались в обычную, повседневную жизнь. Но странное дело, под нами я не увидел ни города, ни казармы, даже посадочной полосы не было — одно только бескрайнее желтое поле, над которым Кортес принялся кружить, будто искал что-то. И тут я его увидел.

Там, внизу, посреди бескрайней желтизны, кто-то ухитрился посадить самолет. Рядом с самолетом стоял человек, и человек этот, казалось, ждал нас.

Мы пошли на посадку; если уж тому, другому, удалось здесь приземлиться, Кортес — для меня он уже был лучшим летчиком на свете — и подавно сможет. Я сжался, готовясь спрятаться под сиденьем, как только мы приземлимся.

Самолет коснулся колесами земли, подпрыгнул и остановился — все как в прошлый раз. Значит, этому можно научиться. Это дело техники, надо просто упражняться, и тогда с каждым разом будет получаться лучше и лучше. Небо можно приручить.

Я снова залез в свое укрытие. Кортес заглушил мотор и вышел из самолета, предварительно убедившись, что пистолет заряжен. Стало быть, встреча эта — опасная?

Я постарался расслабиться. Уши у меня заложило, нижняя челюсть болела зверски — оттого что я весь полет просидел с открытым ртом, как дурачок какой-то. Я осторожно попытался подвигать ею влево-вправо. Гримасничая таким образом, я устроился у окошка, чтобы удобнее было наблюдать за встречей.

Незнакомец двинулся навстречу Кортесу. Наружность у него была самая обычная, одет он был в синий комбинезон и альпаргаты[2]— не летчик, а автослесарь какой-то. Единственное, что объединяло этого человека с Кортесом, элегантным и подтянутым Кортесом, — у него на поясе тоже висела кобура. И он ее тоже предусмотрительно раскрыл. Незнакомец был пониже Кортеса и, наверное, немного постарше, плотный, коренастый; в общем, далеко ему было до моего капитана. Впервые увидев Кортеса, я вообразил, что передо мной сам Рамон Франко или Руис де Альда; а вот этот летчик, по мне, тянул самое большее на механика, который летал с ними через Атлантический океан: у того тоже были курчавые и очень черные волосы. Казалось, такому человеку уготовано оставаться на вторых ролях, в тени Кортеса.

Они застыли в напряженном молчании лицом к лицу, метрах в пятидесяти от меня… Неужели начнут стрелять? И вдруг они кинулись друг к другу и крепко обнялись — как братья или лучшие друзья; объятие длилось несколько мгновений, и на это время мир вокруг них будто перестал существовать. А потом они разомкнули руки, и мир вернулся на свое прежнее место. Ветер донес до меня далекие неразборчивые слова. Они говорили друг с другом и при этом даже не подозревали, что я за ними подглядываю. Я схватил полевой бинокль Кортеса. Теперь я мог видеть их лица, вернее, головы: Кортес стоял ко мне спиной, а тот, другой, лицом; его губы шевелились, он что-то говорил. У него были густые черные усы, подбородок зарос щетиной. А глаза такие грустные, безутешные. Он пристально смотрел на Кортеса и все говорил, говорил. Ясно было, что он рассказывает моему капитану что-то очень важное — и очень печальное.

Внезапно Кортес судорожно дернулся и попятился назад, будто его ударили ножом. Усатый шагнул к капитану, протянул к нему руку. Но тот отшатнулся, обхватил руками голову и закричал. Отчаянный вопль пронесся над полем, а потом наступила гнетущая тишина.

Кортес рухнул на колени, всхлипывая и хватая ртом воздух. До чего же это было тяжело — смотреть, как страдает настоящий герой. Тот, другой, попытался утешить Кортеса, но капитан оттолкнул его. Я снова услышал его голос:

— Уходи… оставь меня…

Усатый — видно было, что он тоже в отчаянии, — оставил его в покое. Повернулся и побрел к самолету.

Но тут Кортес вскочил на ноги, выхватил пистолет и прицелился.

— Рамиро! — крикнул он, и крик разнесся далеко над безлюдным полем.

Рамиро, как и я, услышал угрозу в его голосе; он резко обернулся и тоже выхватил пистолет. Так они оба и застыли, глядя друг другу в лицо, целясь друг в друга. Каждый ждал, что другой выстрелит, но первым открыть огонь не решался. Потом, словно одумавшись, оба медленно, не сводя глаз друг с друга, опустили оружие. Сжимая в руке пистолет, Рамиро попятился к самолету, забрался в кабину и поднялся в воздух.

Кортес мог бы выстрелить ему в спину, пока тот карабкался в кабину, но не сделал этого.

Когда самолет Рамиро растаял вдали, капитан уселся прямо на землю. Так он сидел долго, не обращая внимания на палящее солнце, опустив голову и уронив руки. Шли минуты, часы; село солнце, наступила ночь, голубоватая от полной луны. А он все сидел, не шевелясь.

Мой отчаянный побег в никуда из казармы еще совсем недавно казался замечательным приключением, и вдруг все застопорилось, наткнувшись на неожиданное и непонятное препятствие. Кортес, ушедший в свои мысли, казалось, был погружен в траур по чему-то или по кому-то и ничего вокруг не замечал, в том числе и моей незначительной персоны. А мне к тому времени уже белый свет был не мил: еще бы, просидеть столько часов скрючившись, да и писать страшно хотелось.

Когда стало совсем невмоготу терпеть, я проскользнул в кабину и тихонько выбрался наружу. Отошел на несколько метров, помочился — и почувствовал, что снова готов двигаться вперед. Вот только куда? Я мог лишь вернуться в кабину и ждать.

И тут капитан разрыдался. Я знал его всего несколько часов, но за это время успел узнать о нем многое. Он говорил со мной — ласково и дружески. Я видел, как он управляет самолетом, насмехается над старшим по званию, кричит от боли и угрожает оружием своему другу — или бывшему другу. И вот теперь я увидел, как он плачет. Помнишь, ты говорила, что хорошие люди становятся беззащитными, когда плачут. А злые — те становятся добрыми, пусть на одно мгновение.

— Хавьер… Хавьер! — прошептал Кортес.

Я застыл от изумления. Когда же он успел обнаружить мое присутствие? Как ему это удалось? А главное, откуда он мог знать мое имя — мое настоящее имя, то, что досталось семинаристу? Да, капитан и впрямь исключительный человек. Его возможности недоступны моему пониманию.

Я сделал два шага к нему.

— Что? — робко спросил я.

От моего голоса Кортеса будто подбросило — он молниеносно, с кошачьей ловкостью обернулся ко мне; я перепугался. Когда я перевел дух, он уже стоял надо мной, сжимая в руке пистолет и угрюмо меня разглядывая. При свете луны я увидел его глаза, красные от недавних слез. Но вот он узнал меня — и теперь смотрел на меня сердито и удивленно.