Книга Казна императора - Николай Дмитриев

— Нет.

— Ишь ты… — усмехнулась комиссарша и подтянула под себя край поручиковой шинели. — Ну, как я понимаю, это тебе на хамские рожи смотреть не хотелось. А на меня ведь и посмотреть можно…

— Пожалуй, можно, — Тешевич и впрямь перевел взгляд на комиссаршу и, не скрывая издевки, спросил: — Ну что, красная лахудра, в лицо их небось товарищами называешь, а как со мной, так морды?

— Ах, вот ты о чем, — комиссарша демонстративно пропустила лахудру мимо ушей. — Хочешь, офицерик, правду скажу? У нас свои цели. А хамская морда, она хамская морда и есть. И насчет лахудры ты зря. Ты приглядись ко мне повнимательней, приглядись…

— Зачем?

— А вдруг понравлюсь?

Медленным, тягучим движением она неожиданно расстегнула кофточку, и молодая упругая грудь, ничем не сдерживаемая, открылась в образовавшемся вырезе.

— Это что, новый метод допроса? — Тешевич недоуменно воззрился на бесстыжую комиссаршу. — Так ты уж лучше просто так спроси. Все лучше, чем сиськами зря трясти.

— А почему зря? Неужто не нравлюсь, а офицерик? Иль боишься меня? Не трус же ты… Может побалуемся, красавчик? А уж я ублажу тебя напоследок…

Зазывно улыбаясь, она совсем скинула с себя кофточку, вытащила из головы гребенку и распустила волосы по плечам.

— Ну что, так лучше?

Тешевич смотрел на это, бесстыдно оголившееся перед ним тело, и волна отвращения все больше захватывала его. Поручика или нарочно провоцировали с какой-то своей, непонятной ему целью, или же ему просто делалось цинично-грязное предложение.

— Ну а дальше что? — Тешевич облизал пересохшие губы.

Явно приняв это движение за признак с трудом подавляемого томленья, комиссарша резко приподнялась, рванула крючки юбки и, плюхнувшись назад на шинель, разом скинула с себя сапоги и все, что еще на ней оставалось. Отшвырнув скомканную одежду в сторону, она прильнула обнаженным телом к поручику.

— Ну что же ты, офицерик? Ну давай же, давай…

Руки ее уже шарили под рубашкой Тешевича, лихорадочно пытаясь нащупать пуговицы корсета.

— Я тебе, милый, такую ночь обещаю, такую…

Уже срываясь на женски-бессвязный лепет, она потянулась губами к лицу Тешевича, и тут поручик словно очнулся.

Мысль о том, что вот сейчас, здесь, он, офицер гвардии, будет валяться с этой солдатской шлюхой, вызвала у Тешевича дикое омерзение. Одновременно поручика точило пугавшее его подозрение, что все это не более чем изощренная провокация и вот-вот оттуда, из коридора, где сейчас наверняка прячутся товарищи этой развратной суки, с гоготом ворвутся злобно-хамские рожи и примутся садистски издеваться над его беззащитно-обнаженным телом…

Поручик сжался и, ощутив где-то возле мочки уха похотливо-жадные губы, рванулся в сторону. Комиссарша невольно разжала руки и недоуменно посмотрела на него.

— Красавчик, ты чего?…

Не отвечая, Тешевич вскочил, бросился к двери и выглянул в коридор. Там, к его удивлению, никого не было, и только проникавший откуда-то сбоку свет создавал серый, невыразительный сумрак. Поручик заскочил назад в камеру, и тут комиссарша, с интересом следившая за его метаниями, весело рассмеялась.

— Что, испугался, сердешный? Испугался… Не бойся, дурачок, нет там никого. Никто нам не помешает. Ну иди же ко мне, иди…

Странным образом ее воркующие интонации окончательно взбесили Тешевича. Все здесь происходящее казалось ему сейчас диким абсурдом. И эта девка, решившая воспользоваться отчаянием смертника, не вызывала ничего, кроме омерзения.

— Ты, значит, осчастливить меня решила? Чтобы я, от тебя такой вот, да прямо под пули? — зло бросил Тешевич и сделал шаг к успевшей разлечься на его шинели комиссарше. — Ну так я тебя сейчас осчастливлю…

С неожиданной силой поручик схватил голую бабу за волосы и потащил к двери. Никак не ожидавшая такого оборота комиссарша испуганно взвизгнула и, видимо инстинктивно поняв, что поручик уж никак не шутит, с готовностью подчинилась Тешевичу.

Протащив ее через весь коридор, Тешевич увидел за поворотом несколько караульных, что-то спокойно обсуждавших возле висящей на стене семилинейной керосиновой лампы. Появление поручика, волокущего за собой совершенно голую комиссаршу, сбило караульных с толку, и только один из них, судорожно выхватив револьвер, испуганно крикнул:

— Стой! Стрелять буду!

— Стреляй!… — Тешевич остановился и с силой швырнул комиссаршу прямо под ноги караульным. — Заберите эту падаль!… Тоже мне, рвань краснопузая, бабу, и ту всем кагалом удовлетворить не можете, а туда же полезли…

Комиссарша резво приподнялась на четвереньки и, стоя в этой дурацкой позе, залепетала:

— Товарищи… Товарищи…

Караульные, начавшие понемногу догадываться, в чем дело, заволновались, кто-то бросился к комиссарше, кто-то продолжал угрожать Тешевичу, но поручик, не обращая на них внимания, четко повернулся, прошел в свой подвал и с омерзением, ногами, вышвырнул из камеры в коридор разбросанную по полу женскую одежду…

* * *

Железнодорожная колея была весьма изношена, и Шурку Яницкого, ехавшего в «жестком» вагоне третьего класса, изрядно поматывало. Колеса ритмично погромыхивали на стыках, звенели проушины верхних полок, и за окном, освещенная не по-зимнему ярким солнцем медленно ползла желтая маньчжурская равнина.

Там, за тонкой стенкой вагона, не было ни снежных сугробов, ни стоявшей стеной тайги, ни враждебных, ощетинившихся штыками «красных». На чистеньком перроне оставшейся позади станции деловито сновали китайцы, одетые в одинаково-синие телогрейки, шагали, покачивая горбами верблюды, и лениво катились высокие повозки, чем-то похожие на азиатские арбы.

Впрочем, станцию давно проехали, и в окно Шурка не смотрел. Он сидел, уставившись на прикопченное стекло вагонного фонаря, за которым проглядывала оплывшая до половины и давно погасшая толстая железнодорожная свеча, отчего казалось, что никакой Маньчжурии нет, а сам поезд лениво катится по родным российским просторам…

Похоже, Яницкий слегка задремал, и в какой-то момент ощущение стало таким сильным, что поручику показалось, будто он и вправду в России. Шурка открыл глаза и, к своему удивлению, увидел совсем рядом с железнодорожным полотном сооружение, всем своим видом напоминавшее средневековый замок. Во всяком случае, высокая каменная стена с круглыми бастионами была прорезана целым рядом косых бойниц и имела ярко выраженный оборонительный характер.

Не ожидавший ничего подобного, поручик недоуменно посмотрел на свою «визави», миловидную полноватую дамочку чуть постарше его самого и, вроде как ни к кому не обращаясь, спросил:

— А это еще что такое?…

— Це?… — Соседка с готовностью встрепенулась. — Та це ж путевая казарма. Для отряда Охранной стражи.

Форма ответа и мягкие, ни с чем не сравнимые малороссийские интонации пахнули на Яницкого чем-то домашним, и он уже с явной симпатией поинтересовался: