Книга Расширение пространства борьбы - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Задвинув Луи Лендона во тьму былых времен, теоретик плавно перешел к излюбленной теме: по его мнению, производство и распространение информации должны пройти ту же эволюцию, что и производство-распространение пищевых продуктов, то есть переход от мелкого хозяйства к крупной промышленности. В области производства информации, с горечью отметил он, мы еще далеки от «нулевой погрешности»; обилие ненужных деталей при отсутствии необходимой точности наблюдается сплошь и рядом. Сети, обеспечивающие доступ к информации, еще недостаточно развитые, отличаются слабой эффективностью и старомодностью (так, негодующе заявил он, «Франс Телеком» все еще публикует свои ежегодники на бумаге!) К счастью, молодым требуется все больше информации со все большей степенью надежности; к счастью, им снова и снова не хватает скорости при работе в сети; но нам предстоит еще пройти долгий путь к обществу будущего, где информация станет абсолютно полной, открытой и всепроникающей.
Он развивал еще и другие идеи; Катрин Лешардуа держалась рядом с ним. То и дело она приговаривала: «Да, вот это важно». У нее были накрашены губы и подсинены веки. Юбка, доходящая только до середины ляжек, черные колготки. Я вдруг подумал, что она, наверно, носит трусики, может быть, даже совсем короткие, в виде узенькой полосочки; шум голосов в комнате стал чуть громче. Я представил себе, как она покупает себе в «Галери Лафайет» бразильские трусики из ярко-красных кружев, и ощутил острый приступ жалости.
В эту минуту к теоретику подошел один из его коллег. Отойдя от нас на шаг, они угостили друг друга «панателлой».[3]Катрин Лешардуа и я остались вдвоем. Воцарилось молчание. Затем она нашлась: заговорила об упорядочении рабочих контактов между обслуживающей фирмой и министерством, то есть между мной и ею. Она подошла ко мне еще ближе – теперь между нашими телами было расстояние сантиметров в тридцать, не больше. В какой-то миг явно безотчетным движением она взялась двумя пальцами за отворот моего пиджака.
Катрин Лешардуа нисколько не возбуждала меня; я не имел ни малейшего желания ее трахнуть. Она улыбалась мне, пила шипучее вино, она храбрилась, как могла; но все же – я знал это – ей очень, очень было нужно, чтобы ее трахнули. Дырка, которая была у нее между ног, должна была казаться ей такой бесполезной. Член все же можно себе отрезать; но как заставить себя забыть о пустом влагалище? Ее положение казалось мне безнадежным, и я чувствовал, что галстук начинает сдавливать мне шею. После третьего бокала я чуть было не предложил ей уйти вдвоем и перепихнуться в одном из кабинетов, на столе или на полу; я готов был проделать все необходимое для этого. Но я промолчал; да, думаю, она и не согласилась бы; или мне надо было бы сначала обнять ее за талию, сказать ей, что она прекрасна, коснуться ее губ нежным поцелуем. Нет, ситуация была безвыходной. Я поспешно извинился и пошел в туалет, где меня стошнило.
Когда я вернулся, рядом с ней стоял теоретик, и она его покорно слушала. В общем, ей удалось взять себя в руки; наверно, для нее так было лучше.
Эта прощальная вечеринка стала жалким апофеозом моих отношений с министерством сельского хозяйства. Я получил все необходимые сведения, чтобы подготовиться к работе; больше нам незачем было встречаться. У меня оставалась неделя до отъезда в Руан.
Грустная неделя. Был конец ноября, время, которое все люди единодушно определяют как грустное. Мне казалось нормальным, что за отсутствием более ощутимых событий перемены погоды занимают важное место в моей жизни; утверждают же, что старики просто не в состоянии говорить ни о чем, кроме погоды.
Я так мало прожил, что склонен воображать, будто смерть придет не скоро; трудно представить себе, что человеческая жизнь сведется к такой малости; и почему-то хочется думать, будто рано или поздно что-нибудь произойдет. Это большая ошибка. Жизнь вполне может быть пустой и вместе с тем короткой. Дни уныло текут один за другим, не оставляя ни следа, ни воспоминания; а потом вдруг останавливаются.
Раньше у меня иногда возникала идея, что я смог бы долгое время вести призрачную жизнь. Что скука, состояние относительно безболезненное, позволила бы мне выполнять каждодневный житейский ритуал. Еще одна ошибка. Скуку нельзя терпеть долго; рано или поздно она перерождается в череду болезненных ощущений, в настоящую боль. Именно это со мной сейчас и стало происходить.
Возможно, подумал я, эта поездка в провинцию проветрит мне мозги; вряд ли она меня порадует, зато мозги проветрит, это уж точно; по крайней мере, будет хоть какой-то поворот, хоть какая-то встряска.
Вблизи Баб-эль-Мандебского пролива под обманчиво недвижной гладью моря скрываются обширные коралловые рифы, разделенные неравномерными промежутками и представляющие серьезную опасность для морехода. Их можно распознать лишь по выступающим кое-где на поверхность красноватым верхушкам, по едва заметно изменившемуся цвету воды. А если случайный путешественник при этом еще вспомнит о необычайно высокой популяции акул, характерной для этой части Красного моря (и достигающей, если мне не изменяет память, около двух тысяч особей на квадратный километр), то он, как нетрудно понять, ощутит легкий озноб, несмотря на давящий, почти нереальный зной, от которого чуть подрагивает вязкий воздух вблизи Баб-эль-Мандебского пролива.
К счастью, небо явило милость в другом: погода здесь всегда хорошая, даже слишком хорошая, и раскаленный горизонт никогда не утрачивает той слепящей белизны, какую можно увидеть на металлургическом заводе при третьей фазе переработки железной руды (я говорю о минуте, когда перед глазами возникает словно повисший в воздухе и странным образом родственный этому воздуху поток жидкой стали). Вот почему капитаны в большинстве своем благополучно одолевают эту преграду и вскоре уже тихо плывут к спокойным, отливающим радужным блеском водам Аденского залива.
Иногда, впрочем, подобное происходит и наблюдается наяву. Сейчас утро понедельника, первого декабря; мне холодно, я жду Тиссерана на вокзале Сен-Лазар, у платформы, откуда поезда отправляются на Руан, под электронным табло; я замерзаю все сильнее и все сильнее злюсь. Тиссеран появляется в последнюю минуту; нам трудно будет найти свободные места в вагоне. Если только он не взял себе билет в первый класс; это было бы вполне в его духе.
В нашей фирме четверо или пятеро сотрудников, с любым из которых я мог бы составить тандем, и выбор пал на Тиссерана. Меня это не слишком радует. Тиссеран, напротив, уверяет, что он – в восторге. «Мы с тобой вдвоем – классная команда, – заявляет он сразу, – я знаю, мы отлично сработаемся…» (Он округло разводит руками, словно желая символически изобразить наше будущее взаимопонимание.)
Я знаю этого парня; мы с ним часто беседовали у автомата с горячими напитками. Обычно он рассказывал постельные истории; я чувствую, что эта командировка в провинцию будет кошмаром.