Книга Карагач. Очаровательная блудница - Сергей Алексеев

— Ночевать на природе еще холодно, — предупредил он. — Ночью примораживает…

— Ничего, — буркнула она и глянула утомленно-зовущим взором. — У костра не замерзну. У меня третья практика…

— Репнин говорил, это опасно?

— А то как же!.. Что только ни говорил, чтоб к себе заманить, обольститель…

И сразу стало ясно, что у начальника отряда с отроковицей произошел конфликт, причем на известной всей партии почве — легкая добыча оказалась или с норовом, или Репа не нашел ключа, чтоб отомкнуть пояс верности.

— Здесь на самом деле женщин воруют, — заметил Стас. — Кержаки-погорельцы.

— Я приехала на производственную практику, — независимо подчеркнула Женя. — Все иные практики я уже проходила. Мне нынче дипломную работу писать! Вы что здесь, одичали совсем? Сами как кержаки…

Рассохин подумал — ей скоро на пенсию пора, а она собралась диплом защищать. Но достал ключи от новой, необжитой квартиры — сам туда не вселялся принципиально.

— Видишь дом на самом берегу? Третья квартира на втором этаже. Пустая и без мебели. Но спальник у тебя есть…

Положил ключи перед ней и ушел.

Он не знал, когда ночной мороз загнал ее под крышу, однако рано утром на берегу возле опоры практикантки не было и кострище оказалось в инее. К восьми Женя пришла в камералку уже без тощего хвостика, и даже стекло с выпуклых глаз слиняло. Мужики делали вид, будто ничего не случилось, отпускали очень сдержанные комплименты, в общем, все как всегда. Только вот Репнин почему-то опять не пришел в камералку, и до обеда его никто не видел, потом сказали — зуб заболел и лежит дома. Но что значит такой пустяк, как зуб, когда до заброски на Рассошинскую россыпь три дня, надо собирать отрядное имущество, продукты, получать материалы, карты и согласовывать план работ со своим руководством да еще с чужим, приисковым?

Гузь сначала отправил за ним посыльного, но когда тот не достучался, пошел сам. И привел-таки начальника, только у того не зуб прихватило, а под глазом был фиолетовый, с желтой окантовкой фингал, да и глаз с кровоподтеком. Репа что-то лепетал, как вчера вечером один против пятерых дрался с приискателями, которых и впрямь наехало уже достаточно, и парни они были из той породы ярых старателей, про бархатные портянки которых до сих пор травили байки. Отряд слушал его участливо, кое-кто вызвался даже наказать обидчиков, но все искоса посматривали на Женю Семенову и немо восхищались. Отроковица же, как и положено деве невинной, сидела, скромно потупив взор в порученные ей бумаги и в обсуждении не участвовала.

Однако Репнину откуда-то уже было известно, у кого ночевала практикантка, потому что он позвал Рассохина и велел сегодня же загрузить лодку бензином и завтра рано утром взять с собой отроковицу в качестве маршрутного рабочего (а на преддипломной ей полагалось работать на должности техника-геолога) и выдвигаться в район работ. Приискатели рвались в бой, намеревались встретить День Победы первым карагачским золотом. Знаменательных дат в календаре больше не оставалось до самой осени, а тут символично — победа над Карагачем как над врагом! Поэтому едва пронесло лед, драгу отбуксировали к месторождению, куда еще зимой нагнали всяческой техники. Пробный участок хоть и был разведан и нарезан, однако требовался геологический контроль вскрыши. Можно было преспокойно начинать и без этих маловажных формальностей, но старатели после всех драматических событий на Карагаче стали излишне суеверны и хотели соблюсти все правила, дабы потом, в случае провала, не брать на себя ответственность. Мало ли что выкинет строптивая река…

А всего и надо-то было ручным буром проткнуть несколько двухметровых скважин, чтобы точно, до сантиметра, отбить глубину залегания россыпи, после чего весь верхний слой пустой рыхлятины снимался бульдозерами. Если грунт на высокой пойме оттаял, работы было одному и на день, а практикантке так и вовсе нечего делать, поэтому Стас сразу же уловил мстительный азарт начальника. Когда Рассохин решил уволиться, самодельный табурет под Репой закачался, а петля уже была на шее: Гузь во всеуслышание заявил, дескать, если Стас передумает, то в грядущий сезон быть ему начальником, а Репнина за прогулы и разгильдяйство, за неисполнение распоряжений, пьянство и недостойное члена партии поведение на три месяца переведем в техники, а то и вовсе маршрутным рабочим.

А тут еще получилось, будто Рассохин и студентку увел у него из-под носа!

— Ознаменуй ударным трудом, — язвительно сказал Репнин, — последние деньки в нашей славной партии! На месторождении имени себя…

Стас спорить не стал, ибо работать оставалось уже меньше двух недель, и только спросил по-свойски:

— Репа, скажи по дружбе, у нее разряд по боксу?

— У кого? — будто бы не понял тот.

— У той, кто тебе в глаз дал!

Он отпираться не стал, поскольку один на один всегда был откровенным.

— Вот и спросишь, — ухмыльнулся. — Когда тебе вмажет. И еще имей в виду: не отроковица она, натуральная блудница. Порется классно, но экспериментов терпеть не может. И столько столичного гонора!..

Рассохин услышал в его словах победу, но вместе с тем голос обиды и разочарования, и мысленно ухмыльнулся. Он получил на складе триста литров бензина для моторок отряда, загрузил в лодку «Прогресс», навесил «Вихрь», собрал вещички и всю ночь просидел на пристани у костерка, поскольку оставлять дефицитное добро без присмотра было невозможно. Крали здесь так стремительно и виртуозно, что, случалось, на минуту причалив к дикому безлюдному берегу по большой нужде (дольше не выдержишь из-за гнуса), можно было лишиться мотора, забытого в лодке оружия, бачка с бензином — и хорошо, что воры отличались благородством, не брали весла, одежду и все продукты.

Женя Семенова переночевала в его квартире и рано утром явилась с рюкзаком и спальником, уже без вчерашнего макияжа, с видом вполне полевым, однако чем-то неуловимо привлекательным. Стас посоветовал забраться в спальный мешок, сесть спиной к ветру, сам же запустил мотор и погнал лодку вверх по реке. Она взглянула на него снисходительно — если не сказать брезгливо, и сделала все наоборот: села к нему спиной, вооружилась редкостным иностранным фотоаппаратом «Кэнон» и только вязаную шапочку поглубже натянула. Навстречу несло много топляка, почти скрытого под водой: приискатели зачищали от залома устье речки, впадающей в Карагач, готовили проход драги и фронт работ на той самой россыпи, которую в одиночном многодневном маршруте, в присутствии маршрутного рабочего Юрки Зауэрвайна, с фотосъемкой, дневниковыми записями и прочими неоспоримыми доказательствами открыл Рассохин. Хотя по всем физическим и геологическим законам ее там не должно было быть — ни «гребенок», которые обычно задерживают тяжелую фракцию, ни следов древнего омута — своеобразной бутары, где бы осаживалось золото. Сама безымянная речка, впрочем, как и современный Карагач были не при чем, если не считать того, что их русла вскрыли более древние аллювиальные отложения. Природа отчего-то вздумала нашпиговать драгоценным металлом почти трехметровый слабосцементированный галечник, лежащий на меловых породах и бывший когда-то дном моря, причем так богато, что Рассохину вначале и не поверили, дескать, такого не бывает. И вообще, мол, в нашем районе таких россыпей нет и быть не может, а подобные есть лишь в Южной Африке. Так или иначе, после этого открытия бросились шурфовать подобные галечники по всей реке, особенно в предгорной ее части — пусто. Другого характера россыпи есть, а таких более ни одной.