Книга Черепаший вальс - Катрин Панколь

Она подняла на Поля покорное личико: словно ребенок, расстроенный, что взрослые не смотрят на него. Золотистые глаза под шапкой каштановых волос молили о помощи.

— Ты что, никогда ни на чем не играла? — с удивлением спросил Поль.

— Нет… — ответила Зоэ в полном замешательстве.

— Я-то начал с пианино, сольфеджио и прочей мутоты, потом меня это достало, и я стал заниматься на ударных, для группы это гораздо круче.

— У тебя группа? А как называется?

— «Бродяги». Это я придумал название. Здорово, да?

Жозефина слушала разговор ребят и чувствовала, как к ней постепенно возвращается спокойствие. Поль, такой уверенный в себе, имеющий собственное мнение обо всем на свете, — и Зоэ, на грани отчаяния, оттого что не удается привлечь его внимание: личико напряженное, брови нахмурены, губы сжаты. Жозефина буквально слышала, как она копается у себя в голове, выискивая по сусекам, чем бы набить себе цену в глазах мальчика. Зоэ очень выросла за лето, но ее тело пока не успело развиться, было по-детски мягким и пухлым.

— А ты не поиграешь нам немножечко? — попросила Зоэ, видимо, не находя других способов заинтересовать Поля.

— Боюсь, сейчас для этого не лучшее время, — вмешалась Жозефина, показывая глазами на соседний отсек подвала. — Быть может, в другой раз…

— А-а, — раздосадованно протянула Зоэ.

Она совсем сникла и понуро чертила на полу круги носком ботинка.

— Уже пора ужинать, — сказала Жозефина, — Поль наверняка тоже скоро поднимется к себе…

— Я уже ужинал. — Он закатал рукава, взял палочки, взъерошил волосы и принялся расставлять инструменты. — Вы бы не могли закрыть за собой дверь, если не затруднит?

— Пока, Поль! — крикнула Зоэ. — До скорого!

Она помахала рукой — одновременно робко и храбро, что означало: мне бы хотелось снова увидеться с тобой, если ты, конечно, не против.

Он не дал себе труда ответить. Ему было всего пятнадцать, в этом возрасте не ведутся на застенчивых, неоформившихся девочек. В этом сложном возрасте подростки обживают свои новые, непривычные тела и, чтобы придать себе значительности, могут вести себя жестоко, сами того не желая. Своим пренебрежительным обращением он ясно показал Зоэ, кто тут главный; если что, в роли жертвы будет выступать она, а не он.

Элегантный мужчина в сером костюме ждал у лифта. Он посторонился, пропуская их вперед, спросил, какой им этаж, нажал кнопку шестого; потом нажал еще пятый.

— Так это вы новые жильцы…

Жозефина кивнула.

— Добро пожаловать в наш дом. Разрешите представиться: Эрве Лефлок-Пиньель. Я живу на пятом.

— А я — Жозефина Кортес; это моя дочь Зоэ. Мы живем на шестом. У меня есть еще одна дочь, Гортензия, она живет в Лондоне.

— Я сам хотел жить на шестом, но когда мы въезжали, эта квартира была занята. Там жила пожилая чета, мсье и мадам Легратье. Они погибли в автокатастрофе. Хорошая квартира. Вам повезло.

Как сказать, подумала Жозефина. Ее смутил деловой тон, каким сосед говорил о смерти предыдущих жильцов.

— Я туда заходил, когда квартиру выставили на продажу, — продолжал тот, — но мы слишком долго сомневались, переезжать или нет. Сейчас я об этом жалею…

На его губах мелькнула улыбка, потом лицо опять стало бесстрастным. Он был очень высокий, суровый. Лицо точно высечено из камня — сплошные углы и впадины. Черные жесткие волосы разделены безупречным косым пробором, одна прядь спадает на лоб. Карие, очень широко расставленные глаза, брови густые, черные, нос чуть приплюснутый, с небольшой вмятиной на переносице. Белоснежные зубы без намека на кариес, хоть на рекламу дантиста. Какая же громадина, думала Жозефина, украдкой пытаясь прикинуть его рост — метр девяносто, не меньше. Широкий в плечах, стройный, с подтянутым животом. Она представила, как он с теннисной ракеткой в руках получает приз из рук судьи. Очень красивый мужчина. На ладонях у него лежала плашмя белая матерчатая сумка.

— Мы переехали в сентябре, как раз к началу учебного года. Поначалу хлопот было хоть отбавляй, но потом разобрались.

— Вот увидите, дом у нас хороший, жильцы в основном народ приятный, да и район спокойный.

Жозефина поморщилась.

— Вы так не считаете?

— Нет-нет, конечно, — поспешно ответила она, — но, по-моему, вечером аллеи плохо освещены.

Она вдруг почувствовала, что у нее взмокли виски и задрожали ноги.

— Это мелочи. Район красивый, мирный, здесь не бродят банды противных юнцов и никто не уродует стены проклятыми граффити. Мне так нравится светлый камень парижских зданий, терпеть не могу, когда его портят.

В его голосе зазвенел гнев.

— И потом, здесь деревья, цветы, лужайки, по утрам поют птицы, иногда видишь удирающую белку. Для детей важно соприкасаться с природой. Ты любишь животных? — спросил он у Зоэ.

Та стояла, уставившись себе под ноги. Наверное, помнила, что говорил ей Поль о соседе по подвалу, и из солидарности с новым другом держалась отчужденно.

— Ты что, язык проглотила? — спросил мужчина, наклонившись к ней с широкой улыбкой.

Зоэ замотала головой.

— Она стеснительная, — извинилась за нее Жозефина.

— Я не стеснительная, — возразила Зоэ. — Я сдержанная.

— О! — воскликнул он. — У вашей девочки большой словарный запас, и она чувствует оттенки речи.

— Ничего удивительного, я в третьем классе.

— И мой сын Гаэтан тоже… А в какой ты школе?

— На улице Помп.

— И мои дети тоже.

— Вам нравится школа? — спросила Жозефина, опасаясь, что неразговорчивость Зоэ может в конце концов показаться невежливой.

— Есть отличные учителя, а есть совершенно беспомощные. И их пробелы приходится восполнять родителям. Я хожу на все родительские собрания. Мы там наверняка увидимся.

Лифт остановился на пятом этаже, и он вышел, бережно неся свою сумку на вытянутых руках. Обернулся, поклонился с широкой улыбкой.

— Ты видела? — сказала Зоэ. — У него в сумке что-то шевелилось!

— Ну что ты! Наверное, нес окорок или ногу ягненка из морозилки в подвале. Он явно охотник. Помнишь, как он говорил о природе?

Но убедить Зоэ было не так легко.

— Я тебе говорю, оно двигалось!

— Зоэ, хватит все время выдумывать!

— А мне нравится выдумывать. Так жить веселее. Вот вырасту, буду писателем, напишу «Отверженных»…

Они наскоро поужинали. Жозефине удалось скрыть царапины на правой руке. Доедая творожок, Зоэ уже зевала во весь рот.

— Ты спать хочешь, малыш. Беги скорей, ложись.

Зоэ, спотыкаясь, поплелась в свою комнату. Когда Жозефина пришла поцеловать ее на ночь, она уже почти спала. Рядом на подушке лежал плюшевый мишка, изрядно потрепанный многочисленными стирками. Зоэ всегда спала с ним. Бывало, в приступе пылкой любви она спрашивала у матери: «Мам, правда Нестор красивый? Гортензия говорит, что он страшней атомной войны». Жозефине трудно было не согласиться с Гортензией, но она героически лгала, искренне пытаясь найти хоть каплю красоты в бесформенном, линялом, одноглазом куске плюша. Вообще-то в ее возрасте пора обходиться без него, подумала Жозефина, а то никогда не повзрослеет… Каштановые локоны дочери разметались по белой подушке, а обмякшая рука сонно гладила мизинцем то, что раньше было лапой Нестора, а теперь напоминало большую вялую смокву. Ну чисто мужское яичко, заявляла Гортензия под негодующие вопли Зоэ. «Мама, мама, она говорит, что у Нестора яички вместо лап!»