Книга Итальянка - Айрис Мердок

— Просто мы с тобой по-разному его понимаем, этот ад, — продолжил свою речь Отто.

Я заметил, что снизу из его штанин торчит полосатая пижама. Похоронный наряд, должно быть.

— Помнишь, отец все время говорил нам про двух птичек на ветке, как одна ест фрукт, а другая смотрит и не ест? Какая-то индусская байка. Так вот, ты та птичка, что смотрит, а я — та, что ест. Я ем и ем, пью и пью. Пытаюсь проглотить мир. Неудивительно, что Изабель считает меня прожорливым идиотом. Она жаловалась тебе?

— Нет, — сказал я, — конечно нет.

Меня встревожило упоминание о птицах. Я вспомнил, как отец говорил это, но не сумел припомнить, что имелось в виду.

— Уверен, что жаловалась. Боже, если бы сарказм и ледяная ирония могли быть поводом для развода, я давно бы уже спасся от Изабель! Однако у нее есть причины для жалоб и похуже. Она считает меня омерзительным. Я омерзителен!

Мне хотелось переменить тему.

— Кстати, в кабинете отца я нашел кучу отличных самшитовых досок. Можно, я заберу их, если тебе они не нужны?

— Да забирай, забирай. Но не исключено, что они немного потрескались, сто лет там лежат. Изабель давным-давно запретила мне гравировать. Она считает, что граверы делают все крошечным, точно смотришь не с той стороны бинокля. Она называет это «ничтожением». Но это всего лишь ее мнение. Ты правильно сделал, что не женился!

Он упорно возвращался к разговору об Изабель.

— В этом есть свои неудобства, — заметил я и провел ладонью по губам.

У Отто влажные губы. У меня сухие.

— Разве что плотские. А вот духовные неудобства брака разрушают личность. Я мог бы стать хорошим человеком, если б не женился. Иногда мне кажется, что женщины и впрямь источник всего зла. Они такие фантазерки. Грех — своего рода бессознательное, незнание. Прямо как женщины и бутылка. Помнишь ту мечтательную отёнскую Еву, ту мечтательную, плывущую, изумленную Еву Жильбера?[13]Ах, вот бы мне изваять нечто подобное! Но я гожусь лишь для провинциальных надгробий.

Он выцепил грязной рукой цветущую веточку чабреца и воткнул ее в сыр.

— У тебя были очень неплохие работы, — сказал я, — и еще будут.

— Нет-нет, Эд. Со мной покончено. Боже, если б ты только знал, в какой бардак превратилась моя жизнь! И это не вина Изабель, это моя вина, я во всем виноват. Mea masima culpa.[14]Ничто не искупит той главной ошибки. И я даже не способен толком раскаяться в ней. Меня затянуло в машину. Зло — это такой механизм. И часть его в том, что невозможно страдать как подобает, что страданиями наслаждаешься. Сама идея наказания искажается. Возмездия нет, потому что все это страдание — утешение. Хочешь не страдания, а истины, но истина стала бы таким страданием, какого не вообразить. Вот что я имел в виду, когда говорил насчет бросить пить. Если бы я смог по-настоящему равнодушно и правдиво оценить себя, то, даже продолжая делать то, что делаю, я стал бы бесконечно лучшим человеком. Но я не могу.

Отто явно все еще был пьян. Но отдаленное эхо отцовского голоса в его словах тронуло меня. Отец был философом manqué.[15]Отто тоже блуждал по своему лабиринту, своей метафизической камере пыток. А у меня была своя собственная пыточная. Я прекрасно понимал Отто.

— Работа — это единственная простая вещь, которую у нас не отнять, — сказал я.

— Ты говоришь совсем как отец.

Старая-престарая любовь к Отто зашевелилась внутри меня. Слегка испуганный, я посмотрел на часы. Хотелось уехать как можно скорее и без сожалений.

— Отто, слушай, извини, что тороплю тебя. Мне надо успеть на этот поезд. Лидия оставила завещание?

Отто уставился на меня, открыв рот, его круглые глаза покраснели. Затем он тихо произнес:

— Бедная Лидия только что умерла, а ты глядишь на часы и говоришь о завещаниях.

В подобные мгновения Отто пугал меня. Мне захотелось отпрянуть, но я удержался. Внезапно из его глаз хлынули слезы, и он уронил большую голову на руки. По его шее начала растекаться краска.

Я был тронут, больше жалостью к нему, нежели чем-то еще, но оставался хладнокровен. В конце концов, я всего лишь наблюдатель. Я сел на кусок портлендского камня.

— Извини, — сказал я. — Буду горевать по-своему. Я не любитель публичного проявления чувств.

Отто поднял мокрое красное лицо.

— Знаю, знаю. Ты замкнутый. Ты обдумаешь все как следует. Но я просто скучаю по ней.

Слезы брызнули вновь. Это было невыносимо.

— Хватит, хватит, Отто. И не переживай из-за завещания и всего такого. Я не должен был о нем говорить. Я тебе напишу. Пожалуй, мне пора идти собирать вещи.

Я тоже по ней скучал, хотя это казалось невероятным и жутким. Однако я твердо решил отложить горе до тех пор, пока не вернусь домой, где смогу, конечно, «обдумать все как следует». Здесь это было бы слишком опасно. Я не хотел подхватить какую-нибудь последнюю заразу от призрака Лидии.

— Все нормально, — сказал Отто, вытирая лицо одной из тряпок, которыми чистил свои зубила. — Можно и сейчас поговорить об этом. Я пока не нашел завещания. По крайней мере, Изабель не нашла его, а она принялась искать сразу после первого удара Лидии. Возможно, его просто нет.

— Это не похоже на Лидию — не оставить завещания. Оно найдется. Скорее всего, оно где-то в ее спальне.

— Ну, может быть. Так или иначе, она, наверное, просто разделила собственность между нами. Проблем быть не должно. Я отдам тебе половину стоимости дома.

— Думаю, более вероятно, — сказал я, — что она оставила все тебе и вычеркнула меня из завещания.

— Не знаю, — произнес Отто. — Мы жуть как много ссорились в последние годы. А ты был где-то далеко. Она могла точно так же оставить все тебе и вычеркнуть меня. Юмор вполне в ее духе!

Он издал свой оркестровый смешок, запихивая в рот последнюю пригоршню мяты и одуванчиков.

— Если и так, — сказал я, — разумеется, я поделю все с тобой поровну.

— Что ж, как и я с тобой, если она оставила все мне.

Мне показалось, что это соглашение немного невыгодно Отто, ведь куда больше шансов, что если наследник один, то это он. В конце концов, это ему пришлось терпеть Лидию в последние годы. Однако я решил, что успею поспорить об этом, когда придет время.

— Спасибо, Отто. Полагаю, она как-то обеспечила Мэгги?

— Думаю, да. Если нет, это сделаем мы.

— Мэгги собирается остаться здесь?