Книга Дарий - Виктор Поротников

– Я не видел бактрианку, жену Бардии, но, говорят, ее красота не идет ни в какое сравнение с красотою Фейдимы, – серьезно ответил Гобрий. – Кто знает, может, ты и прав, Гистасп.

– Я буду только рад, если моей дочери удастся завладеть сердцем Бардии, – говоря это, Отана печально вздохнул. Надеюсь, через нее мы сможем как-то воздействовать на Бардию. После сегодняшней тронной речи мне кажется, что царь немного повредился в рассудке, или же находится под чьим-то очень сильным влиянием.

– Молчи, Отана! – тихо предостерег Гобрий. – Рядом могут быть «уши» царя.

За столами и впрямь сидело немало мидян, кадусиев и бактрийцев.

Все это были сторонники Бардии, с восторгом принявшие щедрые посулы царя. Бактрийцам и их соседям маргианцам, на чьи цветущие земли из года в год, подобно саранче, слетались сотни сборщиков налогов, царские указы сулили трехлетнюю передышку от налогового гнета. И это не могло не радовать их. Мидяне, жившие в плодородных долинах, тоже задыхались от налогового бремени. Вдобавок они были обязаны наравне с персами участвовать во всех военных походах, выставляя пехоту и конницу. Их потери на войне были гораздо более ощутимы, нежели у тех же бактрийцев, которые выставляли только конницу, да и то не во всех случаях. Трехлетний мир, обещанный Бардией, был для мидян подобен дару богов!

Радовались обещанной мирной передышке и кадусии, еще не оправившиеся от огромных потерь в Египте и Куше. Никогда еще воины этого горного племени не уходили так далеко от своей страны. Вождям кадусиев казалось бессмысленным завоевывать столь неплодородные земли – сплошь пески и камни. Еще более бессмысленным занятием считали они приказы удерживать в повиновении многочисленных вольнолюбивых египтян, сражавшихся под покровительством своих страшных богов с птичьими и звериными головами, но с фигурами людей.

– Будет лучше, если Бардия выведет гарнизоны из Египта, покуда египтяне не истребили все персидские гарнизоны, – разглагольствовал знатный кадусий, весь увешанный золотыми амулетами. – Держава Ахеменидов достаточно велика и без Египта. Не лучше ли отправиться на завоевание Индии? Там живут племена, родственные нам, и нет такой жары, как в Египте.

– Ты ничего не знаешь?! За рекой Инд тоже простирается большая пустыня, и жара там отнюдь не слабее, чем в Египте, – возразил кадусию не менее знатный перс.

– Зато в Инде наверняка не водятся те зубастые твари, которых так много в Ниле, – сказал кадусий. – Одному из моих воинов это чудовище откусило ногу, когда он забрел на мелководье.

– Ты имеешь в виду крокодилов, друг мой? – усмехнулся Гистасп, услышав их спор. – Уверяю тебя, крокодилы водятся и в Инде. Тамошние племена делают панцири из крокодиловой кожи.

– Если инды убивают крокодилов, стало быть они не поклоняются им, как это делают египтяне, – проворчал кадусий. – И то хорошо. Зато Индия ближе к нам, нежели этот проклятый Египет.

– Оставьте эти разговоры, друзья, – громко обратился к гостям Прексасп, назначенный «оком царя»[26]и восседающий за одним столом с царем. – В ближайшие три года все народы Персидской державы будут наслаждаться миром и покоем по воле мудрого Бардии. Мечи и копья будут спать. У всех нас появится больше времени для охоты, воспитания молодежи и приятного досуга с любимыми женщинами. Давайте лучше поговорим о женской красоте. Право, это более интересная тема, чем дальние страны с их непонятными обычаями и вонючими крокодилами…

Вокруг засмеялись.

– Отлично сказано, Прексасп! – воскликнул Гаумата, сидевший по правую руку царя, как и полагалось сидеть на пирах хазарапату[27].

Он находился в приподнятом настроении, зная, что в отведенных для него покоях дворца его дожидалась Атосса. Она сама пожелала еще до свадьбы разделить с ним ложе. Этому не стал противиться и Бардия, переселив сестру из гарема в покои друга. Гаумата был благодарен Бардии не столько за самую высокую должность в государстве, сколько за желание царя породниться с ним.

Тем самым Бардия хотел показать, что Гаумата и его брат Смердис происходят из древнего рода мидийских царей, хотя на самом деле это было не так. Предки Гауматы находились в свите последнего мидийского царя Астиага[28], который в знак особого расположения подарил одному из них красавицу из своего гарема. Впоследствии распространился слух, будто эта красивая наложница являлась внебрачной дочерью Астиага.

Гаумата не верил в эту легенду, однако и не опровергал ее на людях, ибо она возвышала их с братом над всей мидийской знатью, давно утратившей свои царственные корни.

* * *

Гаумата брел глухими коридорами дворца, следуя за рабом, который нес в руке масляный светильник. Черный мрак, наползая из всех углов, заполнял огромные помещения, робкий огонек светильника под мрачными сводами казался мотыльком, затерявшимся в темной зловещей безбрежности. Если на пути встречался очередной поворот либо попадались ступени, раб замедлял шаг, дабы захмелевший Гаумата мог опереться на его плечо.

Пир между тем все еще продолжался. Просто Бардия отпустил Гаумату, понимая, что тому не терпится уединиться с Атоссой.

Впрочем, пустота и мрак царских чертогов были обманчивы. Вот впереди замелькал желтый свет, высветив часть глухой стены. Еще один поворот – и взору Гауматы предстал широкий проем высоких резных дверей, массивные створки которых были гостеприимно распахнуты. У дверей на страже стояли два евнуха. Завидев Гаумату, они низко поклонились.

Гаумата жестом позволил рабу удалиться: дальше он доберется сам.

Флюоритовые кадильницы на высоких изящных подставках озаряли спальный покой неверным подрагивающим сиянием, в воздухе расползалась тончайшая благовонная дымка, рождавшаяся в небольшой бронзовой курильнице. Посредине комнаты стоял низкий овальный стол, уставленный яствами. В глубине за кисейными занавесками виднелось широкое ложе, ножки которого в виде львиных лап утопали в густом ворсе пушистого ковра с желто-красными узорами. Стены тоже были увешаны коврами малиново-красных оттенков.

Из-за ширмы, украшенной гирляндами из цветов, вышла молодая женщина, легкая, как видение. Это была Атосса.

Гаумата при виде нее слегка поклонился.

Он впервые видел Атоссу так близко, да еще с распущенными волосами и в прозрачном одеянии, сквозь которое просвечивало прекрасное обнаженное тело. То, что дочь великого Кира отныне будет принадлежать ему, вдруг наполнило Гаумату непонятной робостью, словно дух грозного царя витал в ароматном полумраке, пристально наблюдая за ним.

От волнения Гаумата даже не расслышал, что сказала ему Атосса. Лишь по жесту ее обнаженной руки догадался, что она приглашает его к столу.