Книга Террор на пороге - Татьяна Алексина

Я отчаянней, чем всегда, мечтал сокрыть Нинины стати от окружающих. Но, как правило, мы мечтаем о невозможном… Заметив мои терзания, Нина принялась отмахиваться от возбужденных поклонников.

Первый танец бывает только один — и она, я чувствовал, хотела бы принародно одарить им меня. Но разумно сдержалась, потому что танцевал я старомодно и примитивно.

И тогда от имени нашей семьи ее пригласил отец. Он тоже выглядел хоть куда: во фраке с красной бабочкой и треугольничком батистового платка, с достоинством обнаруживавшим себя в боковом кармане. Потребности в маминых рекомендациях уже не было…

Зная, что отец «мастер на все руки», я стал пристально следить за его руками. Одна из них завладела Нининой талией так удовлетворенно и по-хозяйски, будто чьими-то выгодно приобретенными акциями. А пальцы другой руки столь цепко расположились между пальцами Нины, точно захватили их в вечную собственность. Даже отцовские телодвижения принялись настойчиво ассоциироваться с движениями бизнесменскими. Он вцепился в Нину и взглядом, каким взирают на объект, который замыслили у прежнего владельца отнять. Тем владельцем был я…

Нина склонилась к нему на плечо, все еще веря, что он относится к ней по-отечески. Я же, несмотря на свое неважное зрение, узрел, что отношение его изменилось круто. И намерения вроде бы возникли крутые…

— «Средь шумного бала…», — полупропела-полупроговорила мама слова популярного романса. — Давай-ка разъединим эту пару! Я приглашу своего законного супруга, а ты свою законную Нину!

Мама как-то растолковывала мне, что ревность не прекращает и не сокращает измен, а делает их изощреннее, загоняя в глухое подполье. Понимать, однако, еще вовсе не означает подчинять себя пониманию. И ему следовать… Щеки мамины залились пунцово-лихорадочным цветом, точно она задумала нечто шальное. Но готовилась она не к защите себя… а к обороне меня.

Пришлось ей напомнить:

— Я плохо танцую.

— Зато будешь отличаться от всех этих одинаковых и тошнотворных кручений-верчений!

Отец сделал вид, что подобная рокировка его устраивает.

А когда мы, проводив Нину, возвращались домой, он спросил:

— Так сколько же иностранных языков ты осилил?

Он знал, что я осилил только английский. И что означал его вопрос, мне было неясно. Отец ныне ничего не произносил просто так — у преуспевающего предпринимателя на «просто так» нет времени.

Толстовский рассказ «После бала» потряс меня еще в школьные годы. Он повествует о человеке, который в вихре бала источал доброжелательство и благородство, а после, в вихре жизни, превращался в тирана… Буквально сюжет новеллы на нашем торжестве не повторился. Но все-таки грозную «распределительную комиссию», которая тогда еще у нас в университете существовала и действовала, решили собрать после бала. Потому что она «распределяла» судьбы бывших студентов, предлагая им «рабочие места», и способна была повергнуть кое-кого в грусть и разочарование.

Я еще не успел облагодетельствовать русскую Нину своей еврейской фамилией — и пока что она, подчиняясь алфавиту, и в этом опережала меня..: на целых семь букв.

Члены комиссии, состоявшей в основном из представителей мужского пола, Нину, как я и предвидел, долго не отпускали. Нервно ожидавшая своей очереди недавняя Нинина однокурсница даже воскликнула: «Что они там с ней делают?»

Наконец Нину отпустили — и она выбежала в коридор чем-то встревоженная.

— Все сделали так, как просил твой папа. Полностью удовлетворили его заявку, но…

— А о чем заявляла… его заявка? — нетерпеливо перебил я.

— О том, что нас обоих берет к себе папина фирма… — Нина на миг запнулась, — Но я сразу начну работать здесь, а ты сначала станешь поднимать папино «дочернее предприятие». Оно перспективное, многообещающее — папа не может поручить его никому, кроме сына. Так объяснил мне представитель фирмы. Он сразу пристроился на стуле рядом…

— Но то «дочернее» предприятие за полторы тысячи километров отсюда!

Стало понятно, что отец задумал нас разлучить. Понятно мне, а Нине еще не совсем.

— Я тоже сперва расстроилась… Представитель фирмы засуетился, бросился меня успокаивать: Лева, мол, там пробудет всего три или четыре месяца. Максимум полгода… Я объявила, что предварительно мы распишемся, как договорились еще в пятом классе. Но представитель нас от поспешности предостерег: зачем, сказал, так скоропалительно обнаруживать наши с тобой семейные связи.

«У нового русского должны быть новая квартира, новые автомобили и, как я предполагаю, новая жена…» — вспомнил я мамины рассуждения. «А может, и новый сын… от новой жены?» — молча дополнил я.

— Но и это еще не все, — вполголоса продолжала Нина. — Мне сразу же предстоит отправиться с твоим папой в командировку.

— Куда?

— На какое-то европейское взморье… Там у него возникли коммерческие интересы. Я подумала, что вы с мамой обо всем этом знаете.

— Первый раз слышу. Хотя какие у отца на взморье возникли интересы… догадываюсь.

— Мне расскажешь?

Моя Нина, как первой подметила мама, чистотой и доверчивостью своей напоминала Нину из лермонтовского «Маскарада». Но я не имел качеств Арбенина и не отваживался, подобно ему, упредить: «Послушай, Нина, я рожден с душой кипучею, как лава!» И лишь негромко, без арбенинской кипучести, осведомился:

— Ты согласилась?

— Как я могла согласиться, не посоветовавшись с тобой?

— И какой, ты думаешь, я дам совет?

— Мне кажется…

Я внезапно обрел отвагу:

— А мне ничего не кажется — я абсолютно уверен, что принять эти предложения — значит, заключить союз с дьяволом!

— Ты о папе?

— О предложениях… — Ответить утвердительней, определенней не хватило духа. — Предложения эти мы отвергаем! Если, конечно, тебя не прельщает живописное взморье…

Она кинулась ко мне.

— Какая без тебя живописность?

Чтобы я вовсе перестал сомневаться, Нина, пренебрегая своим природным изяществом и резко расталкивая бывших сокурсников, устремилась обратно в аудиторию, где заседала комиссия.

«За что она меня любит?» — искренне недоумевал я.

Отец вернулся домой поздно. Открыл дверь своим ключом и застал меня на кухне. Не раздеваясь, медленно вопросил:

— Ты что, собираешься разрушать мои планы?

— А ты меня в свои планы и намерения в последнее время не посвящал.

Он сразу ухватил, о чем речь.

— Запомни: я отношусь к Нине по-отечески.

Не сказал, как обычно, к «твоей Нине».

— Если ты относишься к ней по-отечески, то я не понимаю, что значит относиться по-мужски, — уже без гневных арбенинских интонаций ответил я.