Книга Дети пустоты - Сергей Волков

Моя кликуха простая, от фамилии происходит. Я Пятаков, и с детства раннего звали меня и Пятаком, и Пяткой, и Пятым, и Пятеркой, и Пятёрой. Тут ничего особенного нет, кроме разве что того, что «пятерка» — оценка хорошая, и, как говорил Бройлер, «твое прозвище несет в себе позитивный контекст».

Самого Бройлера так прозвали за сходство с тушкой куриной. Культи его как крылышки были, да и сам он — жирный, пухлый, очень ему такое погоняло подходило…

Шуня — тут тоже все просто. Когда только появилась она у нас, то сразу огорошила всех тем, что зовут ее Кармен, а фамилия ее Алмазова. Огорошить-то огорошила, а спустя минут двадцать сама же и проболталась, что никакая она не Кармен, а просто Ленка, и фамилия ее — Шунько. Ну а уж от фамилии и пошло — Шуня.

А вот Сапога так прозвали не за фамилию. Мы с ним во время ментовской облавы познакомились. Бывает так, что спускают стражам порядка сверху указивку — очистить по мере сил столицу нашей родины от асоциального элемента, то бишь от нас. И начинают они грести частым бреднем по вокзалам, по метро, по товарным станциям и прочим промзонам, вылавливая всех подряд. А когда лето, то и парки шерстят, основательно так, как в кино про войну, — идут цепью, бывает, что и с автоматами. У немцев, наверное, научились.

Вот под одну такую облаву мы с Тёхой и Губастым угодили. Случилось это на Тушинском рынке, куда мы ездили собирать коробки и всякий картонный и бумажный мусор на сдачу. Косари перекрыли все входы и выходы и давай гонять нашего брата между рядами контейнеров. А на дворе август, время вечернее, темнеет уже. Мы туда, сюда, чувствуем — голяк, повяжут. Тёха тогда объявляет, мол, затихариться надо в щель какую-нибудь. Начали искать щель — нулево. Глухо, как в танке. Торгаши ларьки и контейнеры позакрывали, косари мусорные баки поопрокидывали — попробуй сныкайся тут!

Тёха, правда, все равно придумал. Залезли мы по петлям дверным наверх контейнера, распластались там, утухли и лежим. Дождь пошел, причем такой силы, что сразу нас промочил насквозь. Но делать нечего, косари с рынка не уходят. Поэтому продолжаем лежать. Губастый поскуливать начал, что замерз и вообще заболеет. Тёха ему кулак под нос сунул — он заткнулся.

Тут слышим — бежит кто-то по контейнерам, грохочет железом, и прямо на нас. Тёха аж зарычал от злости: «Гад, попалит всех!» А темно же, не видать ни рожна. Только грохот все ближе и ближе. И наконец выныривает из дождя пацан какой-то. Мы с Губастым его сразу подсекли и уложили. А он здоровый кабан, дергаться давай, орать — решил, что к косарям попал. Ну, Тёха его приложил, в лобешник разок дал. Тихо стало. Залез кто-то из облавщиков на контейнеры, посветил фонариком, кричит своим: «Нету тут никого. Он, наверное, за забор спрыгнул!» Мы с Губастым ржем в кулаки — от конца крыши до забора метров пять, это каким Бэтменом надо быть, чтобы так сигать!

Ну, еще с полчаса косари пошаравозились по рынку и свернулись. А мы замерзли как цуцики, дребезжим все, зуб на зуб не попадает. Кабан этот, что по крышам спасался, молчит, сопит в две дырки — смикитил, что мы его от верного винтажа спасли.

Отлежались и за полночь уже двинули оттуда. Мы идем тихо, под нами не звякнет, не грохнет, а новознакомец наш бухает ногами, как Железный Дровосек. Тёха не выдержал, еще раз съездил ему: «Разувайся, гад, запалишь всех!»

Тут и оказалось, что обут он был в сапоги такие кожаные, на каблуках, типа как у ковбойцев. Колеса знатные, чего уж, но для наших дел мало приспособленные. А пока суд да дело, углядели нас сторожа-охранники. Ну, тут началось все по новой. Мы — драть, они — за нами. Дождь кончился как раз… В общем, еле ушли. А пацан этот кабанистый еще и умудрился один сапог посеять где-то. Так и привели мы его в подвал наполовину босоногим. Сильно горевал он тогда о пропаже своей. Даже на нас попробовал залупнуться, типа это вы виноваты. Мы его в чувства привели быстро, а потом еще долго ржали, глядя, как он ковыляет по подвалу в единственном сапоге. Ну и кликуха тут же образовалась соответствующая, да так за ним и осталась…

* * *

На лестнице громыхают шаги — Тёха вернулся. Сапог сразу обмякает, расслабляется и бормочет что-то извиняющимся тоном. Тёху он боится, причем сильно.

Мы поднимаемся, пытаемся сделать вид, что ничего особенно не произошло. Драк среди своих Тёха не терпит и достается от него всем — и правым, и виноватым.

Наш бригадир угрюмо оглядывает комнату, задерживается взглядом на застывшем в проеме Губастом, но ничего не говорит. Подходит к столу, упирается в него ладонями и глухо произносит:

— Новостей — две. Нормальная и хреновая.

Мы переглядываемся. Если Тёха сказал «хреновая», значит, дело и впрямь дрянь.

— Менеджер отвалил за барахло хорошие бабки. Тридцать штук. Это нормально, — Тёха ногой подтягивает под себя стул, садится.

Шуня встревоженно вертит крашеной головой, не выдерживает:

— А дальше?

— Менеджер сказал: «Облава будет». Город чистят перед праздниками. К нему приходили. Велели всех без регистрации сдать, кого знает. Он нас и сдал. Сегодня ночью придут, — Тёха шумно выдыхает и сжимает тяжелые кулаки. — Линять надо. Прямо сейчас…

— Куда линять-то? — У Сапога вытягивается лицо. — Зима же! Замерзнем на хрен.

— Можно на стройке попробовать, — неуверенно предлагаю я.

Недели три назад мы обнаружили на окраине Измайловского парка здоровенную недостроенную многоэтажку — то ли больницу хотели сделать, то ли гостиницу. Судя по всему, здание брошено уже давно. При желании можно было обосноваться там, утеплить пару комнат, сложить из кирпичей печку. Дров вокруг навалом, перезимуем. Примерно так я и развил свою мысль.

— Нулево, — мотает косматой головой Тёха. — Там выпасут в момент.

Повисает тяжелое молчание. Хорек пару раз шмыгает носом и отворачивается. Он считает наш подвал за настоящий дом и время от времени заводит разговоры о том, что хорошо бы тут жить всегда — тепло, чисто, тихо…

Губастый, все это время возившийся со своими книжками, вдруг радостно вскидывается:

— Вот, нашел! Зырьте, че за книга…

И он показывает нам яркую обложку, на которой синеет небо, белеют далекие горы, низвергаются со скал водопады, а на зеленой лужайке, со всех сторон окруженной могучими лиственницами, желтеет свежесрубленный домина, за которым виднеется еще один. Возле дома стоят десятка два улыбающихся людей — мужики, тетки, дети, несколько бородатых стариков и бабок в шалях.

— Ну и че это за байда? — недоверчиво спрашивает Сапог.

Губастый ничего ему не отвечает. Листанув книжку, он пробегается глазами по строчкам и торжествующе говорит, почти кричит:

— Слушайте: «…мы приглашаем к себе всех. Стариков, женщин, детей. Дела для всех найдутся. Конечно же, в первую очередь нам нужны здоровые, сильные мужчины, потому что жизнь в тайге, среди первозданной природы, требует постоянных усилий. Но мы не боимся трудностей и не просто верим — знаем, что преодолеем все. Приезжайте, дорогие гости, посмотрите, попробуйте, каково это — нормальная, спокойная и естественная в своей простоте жизнь на лоне прекрасной уссурийской природы, среди ее первозданных лесов, гор и рек».