Книга Светские преступления - Джейн Стэнтон Хичкок

— Ты должна упорно отрицать тот факт, что работала у Тиффани, — сказал Люциус в самом начале кампании по введению меня в общество.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что это чистая правда, которую вдобавок легко выяснить. Дай сплетникам повод для сплетни, и они не будут копать глубже. Горячо отрицай все, Джо. Увидишь, они быстренько наведут справки и раскроют нашу «страшную тайну». Пусть терзают кость, нам это не повредит. Главное, чтобы все остальное так и осталось между нами. Помяни мое слово — лучше всего скрывать то, что не нуждается в сокрытии.

Он оказался прав. Мудрая стратегия принесла поразительные плоды. Никто не заподозрил, что мы стали любовниками еще при жизни Рут. Наше бракосочетание было скромным и состоялось в городской квартире его ближайших друзей Джун и Чарли Каан. Кроме этих двоих, присутствовали Люциус-младший, Бетти и Гил Уотермен и Нейт Натаниель, друг и поверенный жениха.

Мой отец был слишком болен, мать не хотела оставлять его на чужом попечении даже на минуту и вежливо отклонила предложение Люциуса прислать за ней частный самолет. Во всяком случае, так она объяснила свой отказ. Я втайне подозревала, что была причина посерьезнее: мать не одобряла мой выбор и то, каким образом дело дошло до свадьбы. Не то чтобы она знала подробности, но этого и не требовалось.

«Будь осторожна, Джоли Энн. История повторяется», — это было все, что мать сказала по поводу моего брака.

Поначалу я досадовала на то, что над моим скромным происхождением посмеиваются, но (повторяю, «но» в Нью-Йорке часто имеет решающее значение) вскоре выяснила, что не являюсь исключением. Мало кто в так называемом нью-йоркском высшем свете мог похвастаться безупречной родословной. Там было полным-полно бывших продавщиц, секретарш, стюардесс и даже женщин легкого поведения, которым, подобно мне, удалось заарканить богача. Я окрестила всю эту компанию «женами Цезаря». Положение мужей ставило их выше порицания, если не за глаза, то по крайней мере в лицо.

Величайшей болью моей жизни было то, что мы так и не завели ребенка. Я хотела, но Люциус категорически отказался — вероятно, потому, что уже имеющееся чадо было для него вечным источником разочарования. Так или иначе, стоило завести разговор о детях, как он принимал холодный и отстраненный, даже неприязненный вид. По его словам, он не желал брать на себя эту ответственность.

— Ее придется нести независимо ни от чего, потому что это наша плоть и кровь, — говорил он. — Вот доживешь до моих лет и поймешь, что детей нельзя просто «завести». Это задача всей жизни, а я совсем не хочу посвящать свою жизнь еще одному ребенку.

Я уговорила себя принести Люциусу эту жертву и утешалась довольно абсурдной и ошибочной мыслью, что бездетные супруги дольше сберегают свежесть чувств.

Тем не менее жизнь была ко мне добра. Даже вступая в «бальзаковский возраст» (нелегкий период для любой женщины), я называла себя счастливой. После двадцати лет удачного брака можно с полным правом утверждать, что держишь верный курс. Что бы ни происходило со мной и Люциусом как по части здоровья, так и в отношении обычных житейских проблем, мы оставались одной командой: я всячески заботилась о нем, а он обо мне. Невольно думалось, что гадкий утенок нашел и свое гнездо, и свою стаю.

Но что бы я тогда ни думала, во что бы ни верила, трудно смириться с фактом, что миссис Джо Слейтер, от глаз которой не мог укрыться малейший след древоточца на старинной мебели, так и не заметила того, что под лакированным фасадом ее семейной жизни — труха.

Глава 3

Наш особняк в Саутгемптоне, на Первой Нек-лейн, представлял собой типичный летний домик под черепичной крышей (разве что чудовищных размеров) на пяти акрах земли милях в восьми от побережья. Выстроенное в начале века по заказу процветающего нью-йоркского адвоката, некоего Тадеуша Макклелланда, здание выделялось сплошной верандой с рядом массивных белых колонн. В четырех жилых этажах разместились просторные увеселительные залы и комфортабельные апартаменты, в нижнем — хозяйственные помещения, начиная от необъятной кухни с примыкающим к ней лабиринтом кладовых и буфетных и кончая комнатами для постоянной прислуги.

Мы с Люциусом перекупили поместье у обанкротившегося биржевого маклера, прельстившись не столько особняком, сколько обилием зелени. Кругом был английский парк со старыми деревьями, высаженными так, чтобы они не мешали друг другу раскинуться на всю ширь. Вскоре после покупки Люциус поменял название с «Трех фонтанов» на «Пивнушку» исключительно из желания шокировать кое-кого из знакомых. Он находил Саутгемптон чересчур напыщенным и претенциозным.

Наутро после моего дня рождения телефон начал трезвонить уже с восьми. Мне очень нравилось обсуждать с друзьями на следующий день то, что происходило накануне. Каждый, кто звонил, уверял, что вечер на редкость удался. Это может показаться странным, но в Нью-Йорке успех вечеринки не определяется, насколько было весело. Это всего лишь возможность появиться и блеснуть.

После завтрака я написала несколько благодарственных строк Триш Бромир, вложила записку в корзину цветов из нашего сада и отправила все это с посыльным. (Накануне дня рождения я послала ей старинную золотую шкатулку и визитку с припиской «заранее благодарная». Дарить и получать в подарок красивые вещицы — традиция в нашем кругу.) Мой почерк времен средней школы оставлял желать лучшего. Перебравшись в Нью-Йорк, я первым делом сменила этот петляющий стиль на изящную, воздушную вязь, которую ученицы дорогих пансионов переняли у Клары Уилман. Люциус считал, что почерк так же важен, как и акцент, и безошибочно выдает провинциала. Мой муж был из тех, кто видит соломинку в чужом глазу, в своем же не заметит и бревна — его почерк был ужасен.

По возвращении Люциуса из клиники мы разошлись по разным спальням, причем я настояла, чтобы он занял главную, «хозяйскую», очень уютную благодаря отделке в бело-голубых тонах и паре круглых окон-«фонарей» с видом на цветник. В ясные дни вдали за деревьями можно было рассмотреть полоску океанской глади.

Обычно Люциус не появлялся до десяти (завтрак ему подавали в постель, там же он просматривал газеты), но в это утро я нашла его спальню пустой. Спустившись вниз, я заглянула в библиотеку. Он был за своим столом, с телефонной трубкой в руке. Бросив взгляд поверх очков, Люциус жестом предложил мне сесть и вернул трубку на рычаг.

— Ну и как поживает наша именинница?

— Все в восторге от вечера.

— Плевать мне на всех! Главное, в восторге ли ты?

— Я тоже. Нет, правда, особенно от твоего тоста. Кстати, почему ты на ногах в такую рань?

— По-твоему, это рань? Нейт обещал прислать кое-какие бумаги, я должен их подписать и отправить обратно.

Нейт. То есть Натаниель П. Натаниель, личный поверенный. Именно он составил суровый брачный договор, по которому в случае развода или смерти Люциуса я лишалась всех прав на его имущество. По идее я должна была оспорить это чудовищное условие (именно так поступали все), но мне и в голову не пришло. Я просто взяла и подписала. Мне не было дела до имущества Люциуса, я даже не знала тогда, что оно собой представляет. Как адвокат, Нейт не верил в бескорыстие и был поражен, когда я без протеста подписала договор — потому что хотела показать, что вышла замуж исключительно по любви. Поставив на мою алчность, Нейт проиграл пари и с досады посоветовал Люциусу держать ухо востро: не пройдет и месяца, как я подгребу к нему с просьбой изменить брачный контракт в свою пользу. «Я знаю этот тип женщин. В тихом омуте черти водятся!»