Книга Пациентка - Родриго Кортес

Сердце Салли ухнуло вниз.

— Спасибо, дружище, — искренне поблагодарил он. — Ты мне здорово помог, — и кинулся к фургону — вскрывать его и заводить.

* * *

Едва Салли увидел на горизонте нежно розовеющий в лучах восходящего солнца, похожий на библейский затерянный посреди бескрайней техасской пустыни городок, как сердце его сладостно заныло, а в душе торжественно зазвучали мощные аккорды церковного органа.

— Долгое время пробудете вы на той земле, в которую вы идете, чтоб овладеть ею, — пробормотал он.

Он чувствовал себя так, словно только что обрел землю обетованную. Ему трудно было бы это объяснить, но Салли совершенно точно знал: этот маленький, стелющийся по земле, словно придавленный небом городок и есть то, что всю жизнь обещал ему господь.

Он помнил это восхищающее душу, круто смешанное с восторгом чувство торжествующей вседозволенности с самого детства, еще с тех времен, когда вернувшаяся с очередной отсидки мать брала его в свою жаркую постель, и не получил этого ощущения ни у Свидетелей Иеговы, ни у баптистов, ни даже у мормонов. А теперь господь словно говорил ему: «Салли, это все твое, и это твое, и это… А это значит, что ты получишь все, на что я тебе дал права. Ты слышишь меня? Все!»

— Аллилуйя! — Салли сбросил скорость.

Он въехал на главную улицу, медленно и высокомерно, словно царь иудейский, пересек весь город из конца в конец, потом объехал его по периметру, привычно отмечая возможные гнезда греха и разврата, и удовлетворенно причмокнул — здесь было над чем поработать.

— И утучнел Израиль, и стал упрям, — криво усмехнулся Салли, — разжирел и оставил он бога, создавшего его, и презрел твердыню спасения своего…

Нет, сейчас, на рассвете, когда петухи прокричали куда как больше трех раз, в городе было не видать ни накрашенных шлюх, ни их омерзительных в своем показном величии и гордыне дружков; даже питейные заведения стояли с плотно зашторенными окнами. Но Салли знал, что свои Содом и Гоморра есть в любом городе этой безбожной страны, и пройдет не так много времени, и улицы заполонятся забывшими гнев божий обывателями, а к вечеру, особенно после заката солнца, когда силы нечистого многократно возрастут, повсюду начнет править бал человеческий грех.

«И вот тогда наступит мой черед, — мстительно улыбнулся Салли, — ибо огонь возгорелся во гневе моем… ибо они народ, потерявший рассудок, и нет в них смысла».

Справа из-за домов показалась островерхая кровля католического храма, и Салли вздрогнул, торопливо перекрестился и утер взмокший лоб рукавом. Это был знак! Господи, сколь же сладостно было воздавать отмщение этим шлюхам!

— И меч мой насытится плотью и кровью… — счастливо всхлипнул он. — Да. Насытится… наконец.

* * *

Пожалуй, полное и безусловное поражение мистера Левадовски оказало на Нэнси гораздо большее воздействие, чем она могла представить. Она ругала его самыми последними, усвоенными от старших братьев словами, а потом замирала и снова и снова перебирала в памяти все, что было сказано именитым хьюстонским психоаналитиком.

В конце концов Нэнси пришла к выводу, что она, возможно, сглупила, и сеанс следовало довести до конца, но согласиться с тем, что ее специфический «пунктик» замешен на некоем кастрационном комплексе, не могла. Она была женщиной — от кончиков крашеных ногтей до самых потаенных уголков сознания — и никем иным никогда быть не хотела.

«Тоже мне эскулап! — яростно фыркала она себе под нос. — Я им, видите ли, завидую! Недоносок…»

А потом приблизилась суббота, и Нэнси вдруг подумала, что один человек, с которым хоть что-то можно обсудить, в этом городе все-таки есть — Маргарет, жена Бергмана. И сделать это можно прямо на собрании женского клуба — сегодня.

Нэнси вздохнула. Когда она впервые попала в этот маленький и совершенно закрытый для посторонних клуб, все было совсем иначе. Молодые, едва закончившие колледж супруги местных колов кипели энергией, а главное, составляли в клубе активное большинство. Рождественская елка, Хэллоуин, День независимости — ничто не обходилось без их участия, и Нэнси за какие-то пару лет сумела провести среди местных подростков несколько гонок на велосипедах, не сразу, но договорилась с вождями и организовала серию походов младших школьников в резервацию и даже устроила совершенно непристойный по своему успеху у половозрелой молодежи весенний карнавал.

А потом родился Ронни, и она года на полтора выпала из яростной круговерти общественной жизни, а когда сумела вновь появиться в клубе, обнаружила там совсем другую жизнь.

Женщин как подменили, и теперь они целыми часами, неделями, месяцами обсуждали кинофильмы, ели попеременно изготовляемые торты и даже думать не хотели ни о чем, кроме сплетен о двух самых важных вещах на свете: размерах пенисов мужской части клана Кеннеди и размерах будущих пенсий своих еще нестарых супругов.

Нет, Нэнси так просто не сдалась и все-таки попыталась вернуть своему клубу утраченные задор и неукротимость, но тут же натолкнулась на такой мощный отпор, что опешила. Попыталась выяснить, что происходит, и довольно скоро во всем разобралась.

Теперь всем заправляла жена мэра Сьюзен Тревис, единственная дама, которую приняли в клуб вопреки уставу, — кто-кто, а уж ее-то благоверный никогда и никакого отношения к полиции не имел. Но — вот надо же! — прошло совсем немного времени, и теперь перечить ее представлениям о правилах светской жизни не смел никто.

— Не лезь на рожон, Нэнси, — пыхтя контрабандной кубинской сигарой, прямо сказала ей Маргарет, жена Бергмана. — Этих стерв уже не переделать.

Нэнси задумалась… и согласилась.

Она вообще была склонна соглашаться с этой почти квадратной, морщинистой, как шея черепахи, и коричневой от вечного загара женщиной. Бог весть каким чудом это произошло, но Маргарет, уже, мягко говоря, немолодая дама, сумела не только увести матерого шефа полиции Теодора Бергмана из прежней семьи, но и сделать его счастливым.

Бергману это стоило о-очень много попорченной крови — и в Хьюстон его вызывали, и даже сместить хотели. Маленький насквозь протестантский городок блуда не терпел, а уж на страже семьи стоял, как часовой у знамени полка, — не прошмыгнуть. И тем не менее, прошло время, страсти помалу улеглись, и теперь всякий желающий мог видеть эту неприлично удовлетворенную друг другом пару гуляющей в городском парке под ручку — каждое воскресенье.

— Ма-а, — подошел к Нэнси ее старшенький — Рональд, и она вздрогнула и вынырнула из воспоминаний.

— Значит, так, Ронни, — опережая все, что он мог бы ей сказать, заторопилась Нэнси, — я иду в клуб, а ты делаешь уроки и только потом уже идешь гулять.

Она заранее знала, что сейчас произойдет.

«Ну ма-ам… — сразу же заканючит Рональд. — Мы с ребятами уже договори-ились».

«Никаких „договорились“! — жестко осадит его Нэнси. — И Энни поможешь уроки сделать».