Книга Папа из пробирки - Дидье ван Ковелер

— Ты видишь, Адриенна!

— А вот вы, напротив…

Я оборачиваюсь, замираю. Что? Я? Да я и сперму на анализ сдал просто так, за компанию с Адриенной.

— Смею вас уверить, профессор…

— А я вас нет, месье. Увы.

Он тычет пальцем в столбик цифр:

— У вас проблема с линейной скоростью.

Я чувствую страх.

— Знаете, доктор, мы ведь молодожены. Так что… спешить нам некуда, верно?

Я улыбаюсь Адриенне, которая сидит, привалясь к левому подлокотнику кресла.

— Я отнюдь не ставлю под сомнение вашу потенцию, месье. Но дело в том, что ваши сперматозоиды слишком поздно достигают яйцеклетки, в этот момент они уже не способны к оплодотворению. Скорость линейного движения у вас всего ноль и девять десятых.

Не глядя на Адриенну, я выслушиваю приговор.

— Но… я ведь могу их ускорить, если захочу. Разве нет?

Снова тот же неопределенный и бесящий меня жест: рука поднимается, как бы указывая на потолок, и снова падает на бювар.

— Вы страдаете олиго-, астено- и тератоспермией. Иными словами, сперматозоидов у вас мало, они вялые и по большей части имеют аномальную форму, что дополнительно затрудняет их продвижение.

— Вы уверены, что не перепутали карту? — спрашивает Адриенна, давя сигарету в пепельнице. — Уже одно то, что она была в букве «М»…

Бесстрастный взгляд поверх очков; потом профессор поднимает их на лоб, да так резко, что очки сваливаются на затылок. Я прошу еще раз объяснить диагноз — пусть все докажет по науке. Слушаю эту тарабарщину и потихоньку закипаю, глядя, как его пальцы непрестанно теребят бабочку. Наконец перебиваю:

— Вашим приборам нельзя верить! Я знаю одно: у меня будет ребенок. Его видели в моем гороскопе. Ясно вам? Все остальное ведь сбылось!

Адриенна, успокаивая, берет меня за руку, я вырываюсь и грохаю кулаком по столу:

— Мальчик, да, Сильвия его видела! У меня будет мальчик! Она была замечательным астрологом! Крушение поезда Париж — Клермон предсказала еще за месяц! А когда мы пришли к этому хрычу из Управления железных дорог, он повел себя в точности как вы! Так что всем вашим анализам и приборам цена…

Профессор взмахивает рукой, как бы отделяя мой случай от остальных.

— Знаете что? Идите к кому хотите, хоть к гадалке, хоть к спириту; а я могу сказать одно: сожалею, но вы бесплодны. С таким диагнозом я просто не представляю, чем вообще медицина могла бы… Все. Впрочем, если у вас есть другие возможности…

Опомнившись, я беру себя в руки, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, ослабляю узел галстука.

— Простите, профессор, но я его десять лет жду, моего малыша. Сам-то я рос без отца, понимаете? Я хочу дать кому-то мою фамилию. Вот и все. И я десять лет искал женщину, которая… с которой я…

Сбившись, отчаянно взмахиваю рукой.

— Мне очень жаль. Можно повторить обследование, но… У нас сейчас проблемы с компьютерами, и мы проверяем все анализы вручную. Ошибка исключена. Не хочу попусту обнадеживать вас.

— Вы очень любезны.

Адриенна сжимает мою руку, заряжая своей нежностью, доверием. Я вопросительно смотрю на нее. Она поняла. С долгим вздохом кивает, отворачивается. Я хлопаю в ладоши:

— Ладно, ничего страшного: бесплодие — это еще не смерть. Мы усыновим малыша.

Профессор медлит с ответом. Очки пойманы, положены на бювар, лицо непроницаемо.

— Вам тридцать лет.

— Двадцать девять с половиной. Ну да, через месяц будет тридцать.

— Мадам на девять лет старше. Видите ли, усыновление — сложная процедура. Пока соберете документы, пока их пропустят через все инстанции, через Управление по санитарным и социальным вопросам… Вас поставят в очередь, а детей мало… Скажу честно: ждать три года минимум, но тогда вы уже не пройдете по возрасту.

Слабость придавила меня к спинке кресла. Я касаюсь колена Адриенны.

— Ну хорошо, сделаем это, как его, искусственное оплодотворение, от донора. Если ты согласна.

Я не вижу ее лица. В голове туман.

— Конечно согласна, — отвечает она; так говорят с обреченным, чьи дни сочтены.

Ее голос разгоняет мглу, и среди светящихся пятен вновь проступает лицо в золотых очках. Я слышу профессора:

— Вот это как раз мой профиль: я заведую лабораторией ВРТ. Вспомогательных репродуктивных технологий.

Я киваю и растягиваю губы в благодарной улыбке. Наверно, это знак. Так распорядилась судьба.

— Отлично. Если можно… блондин с карими глазами? Чтобы хоть немного был похож на меня…

Очки, блеснув, снова падают на бювар.

— Один донор на четыреста запросов. Не буду тешить вас иллюзиями.

— Спасибо.

Я встаю, держась за край его стола. Меня шатает, бросает вперед, и я чуть не въезжаю носом в галстук-бабочку. На нем, оказывается, рисунок: множество белых пьеро, совсем крошечных, сидят на лунных серпиках и играют на мандолинах. Приносить несчастье — это наследственное. У моего отца обнаружили неоперабельную опухоль; он сказал: «Ладно». Пошел в мэрию, узаконил меня через двадцать девять лет после моего рождения, а потом бросился в Блеш. Я понял. Теперь у меня есть кому сказать: «папа». Папа, я иду к тебе.

— Послушайте, месье Шавру, будьте благоразумны. Вы ведь и вдвоем, без детей, можете быть очень счастливы. Поверьте мне: у меня две дочери, и если бы можно было прожить жизнь заново…

Он улыбается и качает головой, высоко подняв брови. Нет, надо же: он, пожалуй, еще скажет, что завидует мне? Меня сейчас вывернет от бешенства, которое вызывает этот тупой хмырь, его равнодушие, его холодное спокойствие. Невыносимо, что он так говорит о своих дочерях. Невыносимо, что в его власти разбить мою жизнь. Невыносимо, что я тридцать лет прожил впустую. Невыносимо, что в эту пустоту я увлек за собой Адриенну. Перегнувшись через стол и вцепившись в отвороты халата, я трясу Ле Галье.

— Я не имею права лишать ее ребенка! Вы хоть это понимаете?

Отталкиваю Адриенну, которая тянет меня назад, лепеча: «Что ты… что ты…»

— Он ей нужен, этот ребенок! Она страдает! Часами красится непонятно зачем, а потом часами все смывает, хотя я и без того ее люблю! А я-то, черт бы меня взял, я аномальный, я медленный, вялый, и я ничего не понимаю, кроме одного: у Адриенны нет выхода, только развестись или овдоветь. А она, как нарочно, католичка! Она не может развестись! Ясно вам?

Врач отвечает, что это уже не по его части. Я бодаю его в грудь, да так, что он отъезжает в своем кресле на колесиках и врезается в стену. Адриенна кричит. Простите его, доктор, он со вчерашнего дня ничего не ел. В глазах двоится, троится, я оступаюсь, хватаюсь за что-то. За что именно, не вижу: оно движется, оно белое, оно визжит; это медсестра; отшвырнув ее, я кидаюсь на стену в поисках двери; общая растерянность придает мне сил.