Книга Чисто астраханское убийство - Фридрих Незнанский

Пообедали они разогретой вчерашней ухой и жареной рыбой. Ушица за сутки настоялась, а под рюмочку — так и вовсе сплошное объедение. А потом отправились по своим койкам. Турецкий быстро захрапел — он обветрился, надышался, похоже, перебрал кислорода. А вот Грязнов пошел к себе и растянулся, поманив рукой Дусю.

— Сядь рядышком, посиди со мной, а?.. Ну, расскажи, чего делала, где была?

И Дуся стала рассказывать о посещении Зины, о твердом обещании той заглянуть вечерком, часам к восьми, когда жара спадет. А потом как-то само собой коснулась и разговора с Катей Нефедовой, соседкой через один дом. Дусю мучил один вопрос: почему следствию было наплевать на то, что думают местные жители? Уж кому, как не местным, и знать-то своего соседа, которого обвиняют нынче во всех смертных грехах. А вот Катя плачет и твердит, что ни в чем Антон ее не виноват. Прямо беспредел какой-то творится! И ведь не день, не месяц, а целый год тянется следствие, а человек — в тюрьме. И никому до него нет дела… Грязнов внимательно выслушал, пообещал позвонить в Астрахань генералу Привалову и попросить того взять дело под личный контроль, мол, этого вполне будет достаточно, потом покивал как-то странно и обнял рукой Дусину талию. Притянул ее к себе и начал целовать склонившееся к нему раскрасневшееся лицо — губы, щеки, глаза, лоб, а когда его губы переместились к ней на шею, она не выдержала и со сдавленным всхлипом рухнула на него, уже ничего не слыша. Теперь она и сама старалась изо всех сил, боясь в миг просветления только одного: чтоб дружок Славин не проснулся нечаянно и не застал ее в таком положении. Отчего-то ей было стыдно, если он увидит. А вот Славы она совершенно не стеснялась, и, кабы не гость, храпевший на веранде, не удержалась бы и поскидала бы с себя всю одежду, как вчера днем. Ох, какое ж то было наслаждение! И Слава такой нежный, проснулся и так взглянул, так обнял, что сердце у нее зашлось…

Он и сейчас был нежным, но и осторожным — целовал, гладил, будто молча призывал ее потерпеть еще немного, дождаться ночи, и уж тогда ничем себя не сдерживать и ни в чем не отказывать. Голова кружилась, каждое движение Славиной ладони по ее телу томительно отдавалось у нее в животе, и грядущая ночь казалась ей отдаленной и недостижимой… Последнее, о чем подумала: надо бы ключ от двери в эту комнату поискать, был ведь где-то. Это чтоб ночью закрыть дверь и никому не отворять до самого рассвета, до подъема на очередную рыбалку, если у них к утру сил достанет. Почему-то ей казалось, что и Зине после долгих душевных ее страданий должен обязательно понравиться веселый Саня — даже просто как сердечная отдушина. Ну а понравится, так и ждать нечего и нечего стесняться — все в доме свои, никто не осудит. Сама Дуся даже и не собиралась стесняться — на то она и ночь…

Вечерок, как заметил повеселевший, и не без причины, Саня, у них удался. Смех катался по дому безостановочно. Чего только не рассказывали мужчины, какие случаи из недавней своей жизни не вспоминали. Может, тогда это было и не смешно, а, скорее, горько, но теперь, по прошествии времени, любая мелочь веселила, особенно еще и потому, что рассказчики — что один, что другой — умели подать так, что у женщин животы разболелись от беспрерывного смеха.

После долгого воздержания Зина как-то довольно быстро захмелела. Не пьяная, нет, но ее смешно покачивало из стороны в сторону, и кончилось тем, что она чуть не свалилась со стула, хорошо, что в последний момент Саня успел подхватить ее, а она хохотала.

Дуся с удовольствием замечала, что Славин дружок полностью переключил свое внимание на подругу и усиленно ухаживал за ней, а Зина просто сверкала от удовольствия и не расставалась с подаренным ей зонтиком, и лицо ее было очень красивым, поневоле залюбуешься. Саня и любовался откровенно, подмигивая то Славе, а то Дусе. И это было тоже смешно. Конечно, ни о каком уходе Зины домой уже и речи не могло идти. Она парочку раз просто повисла у Сани на груди, обхватив его шею руками. Пробовала целоваться, но губы только чмокали, и она без удержу хохотала. Знать, отпустила ее боль окончательно, и чего теперь страдать по утерянному навсегда? Да пошло оно все!.. Жить уж мало остается, бабий век-то короток, полсотни стукнет — и, считай, старость на дворе, где ж там новую радость-то искать?

Попытались еще чего-то вкусного поесть, но уже в горло не лезло, и Дуся решила кое-что скоропортящееся убрать в холодильник и на ледник, в погреб, жалко же. Она принялась было уносить, но Слава поднялся и стал ей помогать, а Турецкий, у которого на руках и на коленях вальяжно развалилась счастливая и улыбающаяся Зинка, пытавшаяся полностью открыть глаза, посмотрел-посмотрел да и поднялся вместе с женщиной, держа ее на руках.

— Ну, что? — торжественно вопросил он. — По-моему, мадам полностью готова к совершению дальнейших великих подвигов! При моем активном, разумеется, участии. Что скажете, друзья мои?

— А ты спроси у нее самой, — посоветовал Грязнов, ухмыляясь.

— Не могу, я в полном замешательстве, что делать с этим бренным телом? Нет, вообще-то, оно еще живое, дышит и даже, кажется, осторожно хихикает… — Он сделал вид, что прислушался и потом кивнул: — Точно, слышу тихий такой, русалочий смех. Ах, проказница!

— Да унеси ты ее к себе, и… отдыхайте. Поздно уже. Вы ж и поспать не успеете. — Дуся весело махнула рукой.

— И то верно, Саня, — подтвердил Слава. — Нельзя допускать, чтобы женщина так долго страдала от одиночества. Ты просто обязан хорошо утешить ее. Я прав, Дусенька? — Он проникновенно посмотрел ей в глаза. — А что поговорить по поводу ее… ну, трудностей мы не успели, так время ж у нас еще есть. Можно и завтра с утра либо вечерком, никто нас не торопит, не гонит, верно? Ты ж не прогоняешь?

— Какой разговор? По мне, Славушка, так живи, сколько душе угодно, я только рада буду. — Помолчала и тихо добавила: — И счастлива.

— Э-э, ребятки, — Турецкий покачал головой, — да у вас тут, гляжу, серьезно. Так мы пошли? Пошли, Зин? — обратился он к своей якобы безвольной ноше, но та ответила почти трезвым голосом:

— А чего еще нам надо? Разве танцевать больше не будем?

Все расхохотались, а она сделала вид, что захотела обидеться, но быстро передумала и заговорила чуть заплетающимся языком, из чего напрашивался вывод, что она на самом деле не так уж и пьяна, как представляется:

— И ничего смешного не вижу. Не будем, значит, и не будем, тогда сменим пластинку на… — Она повернула голову к Турецкому и спросила: — Слушай, кавалер шикарный, ты о чем думаешь, когда у тебя молодая и красивая девушка на руках… валяется?

Турецкий едва не уронил ее на пол, так стал смеяться.

— Я, Зинка, как тот несчастный солдатик, который при виде кучи битого кирпича все равно думает только о бабе!

— Ну, так и не тяни, — рассудительно заявила она, вызвав новый приступ хохота.

Ну, парочка! Грязнов кулаком вытирал слезы на глазах, а Турецкий продолжал стоять, держа Зину на руках, словно не зная, что с ней делать.

— Растерялся, Саня? — поддразнил Грязнов. — Так тебе и надо, не все коту масленица. Тебе ж сказано: не тяни кота за хвост. У тебя что, на веранде больше места своего нет?