Книга Ливонская чума - Дарья Иволгина

В конце концов, решили эту тему оставить на более позднее время, а покамест взяли портреты обеих сестер (вдруг самому царю больше глянется все-таки старшая!) и поехали в Москву.

Ездили взад-вперед и потратили кучу денег на нарочных, лошадей, почту. Сигизмунд был уверен в том, что родство с Иоанном Васильевичем будет для него совершенно бесполезным. Но сказать прямо «нет» означало вызвать бурю недовольства, поэтому он изобретал препятствия на ходу.

Кончилось тем, что он отправил к Иоанну своего маршалка, и тот вместо переговоров о сватовстве завел речи о том, что недурно было бы передать Сигизмунду кое-какие территории — по-родственному. А именно — Новгород, Псков и Смоленск.

После этого война в Ливонии возобновилась.

* * *

Севастьян Глебов со своим крестником и оруженосцем Ионой на беду находился в те дни при русской армии — после взятия орденской крепости Феллин и фактического уничтожения Ливонского ордена молодой Глебов был отправлен в Тарваст — один из укрепленных городов, принадлежавших ордену. Разрушений там было немного, Тарваст сдался сам после падения Феллина. Русский гарнизон поначалу сидел в этом городке, отъедался, отсыпался и даже несколько скучал.

Севастьян хоть и был боярским сыном и считался воеводой, но в городе был без своих людей. Те, кем он командовал под Феллином, — сброд, отпетые мошенники, которым государь обещал даровать прощение за верную службу, — давно разбежались. Севастьян этому не препятствовал, поскольку почти никто из его бывших подчиненных сколько-нибудь всерьез на царскую милость не рассчитывал. Не с чего. Конокрады, убийцы, воры, даже насильники — вся эта разношерстная публика мало доверия испытывала к власть предержащим.

И то, что молодой боярский сын сумел завоевать их расположение, многое говорило о Севастьяне Глебове.

Точнее — сказало бы, потому что никто из русских воевод, сидевших в Тарвасте, о подвигах Глебова не ведал. Считали: «Вот еще один маменькин сынок отправился на войну, чтобы не совсем уж пустозвоном при папеньке околачиваться. Ну-ну, пусть вдохнет кислого порохового духа, будет потом, чем дебелую жену на полатях стращать».

О том, чем там занимается царь и почему мимо стен Тарваста взад-вперед скачут гонцы, и отчего у этих гонцов столь озабоченное выражение лица, оставалось им только гадать. Разумеется, никто из высших не собирался докладывать каким-то гарнизонным крысам, о чем заботится государь и какие послания шлет ему коварный Сигизмунд.

Как всегда, их поставили лицом к лицу с результатом всех этих высочайших переговоров.

Извольте радоваться: рано утром просыпаются в Тарвасте от гнусавого рева труб, от грохота копыт (точнее, от чавканья, — болотистая почва так и хлюпала под ногами, да еще осенью!), от криков, гиканья и воплей. Громыхали колеса телег, визжали какие-то бабы.

Кто слыхал эти звуки хоть раз, тот никогда в жизни не перепутает симфонию приближающейся армии ни с одной из симфоний мира. Севастьян подскочил на своей постели, как ужаленный.

— Иона! — закричал в полумраке, уверенный в том, что оруженосец рядом и слышит его.

Однако Ионы не было. Где-то болтается, чертеняка. А может, он уже на стене — высматривает, какого ворога на сей раз принес нечистый? Рыцарей уже нет, и на том спасибо. Страшно сражаться с рыцарями. Все они в броне, точно великаны заморские, плащи на них белые с крестами, точно саваны, липнут под ветром к доспеху. И кони у них рослые, храпят, гоняют ветер ноздрями. Нет, хорошо, что Ливонский орден почил навеки. Жуткий противник.

Но где же Иона? Путаясь в темноте, Севастьян сорвал с окошка занавеску. Стало светлее в тесной комнатке, но ненамного. Рассвет только занимался, солнце едва успело выслать вперед передовых гонцов — не лучи даже, а намеки на их шевеление за горизонтом, лесистым, точно гребень, брошенный за спиной богатыря, утекающего от погони.

Севастьян кое-как оделся, натянул сапоги, провел ладонями по лицу — и выскочил на улицу. Повсюду уже бежали люди. Ворота стояли закрыты, стражи на стенах кричали и резко, кратко дудели в свои трубы. Роговые рожки вскрикивали под губами, как будто им было больно.

В сутолоке Иона на удивление скоро отыскал своего крестного отца.

— Гляди, Севастьян! Поляки, что ли? Не пойму я!

— А что они тут делают? — спросил Севастьян, чувствуя себя ужасно глупо. Как будто он не видит, чем занимаются копошащиеся внизу люди!

Точно грибы после дождя, расцветали внизу палатки. С телег сноровисто сгружали доски и бревна, готовясь собрать осадные орудия. Веревки лежали повсюду свернутые, точно змеи, опутывающие — как говорят норвежцы — весь мир.

Какие-то люди бегали внизу и распоряжались, по-хозяйски взмахивая руками. Эта хозяйственность почему-то возмутила Севастьяна больше всего. Что за наглость! Ввалиться под стены Тарваста и распоряжаться здесь так, словно и замок, и болото, и лес за болотом принадлежат лично им! Да кто они такие?

Словно угадав мысли Севастьяна, кто-то из русских воевод проорал, свешиваясь со стены:

— Да кто вы такие?!

Севастьян думал, что на него не обратят внимания. Те, внизу, вообще мало интересовались мнением зрителей. Держались непринужденно, даже весело, торопились.

Но вот один из пришедших тронул свою лошадь и двинулся к стенам. Задрав голову и показывая красивое, широкое в скулах лицо, он проговорил звучным низким голосом, который даже не пришлось особенно напрягать, чтобы его услышали:

— Я — Радзивилл, гетман Литовский. Вы должны сдать мне Тарваст, иначе вами придется горько пожалеть об этом, а мне вас жаль.

— Что?! — завопили на разные лады люди, стоящие на стенах. — Ему нас жаль, гляди ты! Вы только полюбуйтесь! Ряженая обезьяна!

Радзивилл и бровью не повел. Слушал, чуть улыбаясь, как будто имел дело с неразумными детьми.

— Польский король Сигизмунд объявил войну вашему царю, — пояснил он. — В союзниках у Сигизмунда — датский и шведский государи, а у вас — одни только татары. Я с крепким войском. Не хочу я вашей смерти, господа и товарищи! Среди вас есть и мои единоверцы, а среди моих есть люди греческого исповедания. Сдайте мне город, разойдемся с миром.

— Бивали мы литовцев, — закричали Радзивиллу — и вас побьем!

Откуда-то сверху прилетела и упала перед лошадью дохлая крыса. Конь даже ушами не дернул. Хорошо выучен. И гетман как будто не заметил дерзкой выходки.

— Мне жаль вас, — повторил он еще раз. — У вас есть время до рассвета. Думайте!

Думать, естественно, никто не стал. Князь Иван Мстиславский, надменный и богатый, знал: в любом случае сдаваться ему нельзя. После падения Феллина, вопреки приказу государя возвращаться на Москву, Мстиславский продолжил самочинную войну в Литве. Царь ему это, вероятно, припомнит, если теперь князь Иван решит открыть Радзивиллу ворота.

Кроме того, князь Иван был горд. И потому к рассвету на войско Радзивилла посыпались дохлые мыши в великом множестве — шутка понравилась Мстиславскому. Иона с Севастьяном были рядом; Глебов только смеялся, а Иона, наловивший за полчаса штук десять мышей, метал их с поразительной ловкостью и одну насадил на острый гребень на шлем польского рыцаря.