Книга Черные шляпы - Патрик Калхэйн

— Да уж, будь я проклят! — воскликнул Уайатт, чуть не сказав, что Док гордился бы своим сыном по праву.

— Скорее всего, именно ты и будешь проклят, Уайатт Эрп, но я не согласна с тем, чтобы был проклят мой Джонни, — проговорила она, подавшись вперед. Она глядела с мрачной серьезностью. — Если ты выберешься отсюда, поговоришь с ним… разочаруешь его во всей этой жизни в салунах, в романтике жизни игрока… Он слышал про это, кто же не слышал? Он знает, что ты и его отец были лучшими друзьями. Что вы стояли бок о бок, глядя в лицо смерти. Может, он послушается тебя.

— Это… это и есть работа в Нью-Йорке?

— Да.

Она снова рывком открыла сумочку и вытащила толстую пачку купюр, перевязанную лентой.

Уайатт изумленно поднял обе брови.

В ее улыбке было что-то похоронное.

— Я думаю, это может подстегнуть тебя. Тут пятьсот долларов, Уайатт. Еще я оплачу поезд и отель, и можешь рассчитывать на щедрую оплату счетов за еду и мелкие расходы.

Уайатт постарался забыть о деньгах.

— Какого черта мальчик Джонки ввязался в дела в Нью-Йорке?

Она издала звук, выразивший все ее отвращение ко всему этому.

— Когда он оказался там, то попал на игру в покер с высокими ставками в отеле «Сент-Фрэнсис» с известным игроком по имени Арнольд Рот.

— Арнольд Ротштайн, — поправил ее Уайатт.

— Да, правильно, Ротштайн. В любом случае, Джонни выиграл в карты ночной ресторан, как я понимаю, неподалеку от Бродвея, фантастический расклад, который, похоже, дела в «Лонг Брэнч» за пояс заткнет. Мой единственный сын высоко забрался, Уайатт, он превратил эту забегаловку в то, что они называют «нелегальный кабак».

Закон Волстеда, восемнадцатая поправка, был утвержден в июле прошлого года, но вошел в силу всего несколько месяцев назад. 16 января, если быть точным.

Уайатт кивнул.

— Этот «сухой закон» сделал многих людей богатыми, — сказал он.

— А еще он сделал многих людей мертвыми, — невесело добавила она. — Конкуренция ужасная. Нью-Йорк полон гангстеров, а Джонни пошел в отца с этим его девизом «будь проклята смерть» — он смеется в ответ на угрозы убить его, идущие от этих итальянских скотов, которые пытаются… как это?..

— Наехать.

— Да. Наехать. Правильно, — сказала она, понежившись в кресле. — Я говорила об этом с Бэтом по междугородному телефону.

Бэт Мастерсон, лучший друг Уайатта из тех, кто остался в живых, многие годы назад променял Запад на Восток и сейчас с успехом вел колонки спортивных новостей в крупных нью-йоркских газетах.

— Бэт? А он-то тут каким боком?

— Он постоянно держит меня в курсе дела. Ты же не думаешь, что Джонни станет разговаривать о таких вещах со своей матерью, правда?

— Это идея Бэта, чтобы ты сюда приехала?

— Скажем так — он не был против. Он сказал, что Джонни угрожают самые опасные из всех опасных людей. Бэт сказал… как же он это сказал? Сказал, что эти мешки с потрохами, «Черная Рука», поставили Джонни «на контроль».

Глаза Уайатта сузились. Он знал, что на жаргоне это означает «приговорить к смерти».

— Ты сделаешь это, Уайатт? Ты поедешь?

Уайатт Эрп, единожды в жизни погрузившийся в месячный запой, когда он потерял свою жену и сына, который в те мрачные дни украл лошадь, за что его едва не повесили, ответил:

— Да, я поеду… Кстати, Кейт, а как зовут этого ублюдка из «Черной Руки»?

— Альфонсо Капоне, — ответила она.

— Впервые слышу, — сказал Уайатт, пожав плечами.

Глава 3

Если бы вперемежку с пальмами не стояли телефонные столбы, это сошло бы за Багдад. А может быть, смерч поднял в воздух мавританский дворец и перенес в Лос-Анджелес, поставив его между Первой и Второй улицами. В любом случае, кричаще красные и хаотично стоящие здания на авеню Санта-Фе с их башенками, шпилями и золотым центральным куполом стали воротами на Восток для Уайатта Эрпа. Но он отправлялся туда не на верблюде и не на ковре-самолете: этот трюк должен был провернуть поезд «Калифорния Лимитэд», курсирующий по железной дороге «Этчисон, Топека и Санта-Фе Рэйлвэй», и начинался он под сводами, на которых висела вывеска «Станция Ла Гранде».

Уайатт, в черном костюме с галстуком-самовязом и в черной фетровой шляпе, был больше похож на пастора или, быть может, агента похоронного бюро, когда он с саквояжем из крокодиловой кожи шел сквозь толчею, царящую на станции. Здесь были разодетые богатые жены, тащившие под руку полусонных мужей в безупречно сшитых костюмах, и самые бедные мексиканцы и индейцы в пончо и тонких хлопчатобумажных робах. Внутренность станции не выглядела столь же сказочной, здесь не было видно танцовщиц из гарема, хотя хорошенькие официантки в белых передниках из ресторана «Харви Хаус», находившегося в вестибюле, делали все, чтобы искусить путешественников ароматами блюд, почти столь же привлекательными, как и они сами.

Поскольку ему предстояло сесть на поезд, отправлявшийся в 1.10 пополудни, Уайатту предстояло поужинать в вагоне-ресторане, который тоже был частью ресторанной империи Фреда Харви (хотя там вместо его знаменитых «девочек» клиентов обслуживали темнокожие стюарды). В любом случае, Сэди собрала ему ленч — сосиски с квашеной капустой, которые можно было бы назвать ее фирменным блюдом, если бы четыре или пять блюд, которые она умела готовить, могли быть названы чем-то особенным.

Но он женился на этой женщине не за ее кулинарные таланты. Когда он впервые увидел Сэди, Джозефину Сару Маркус, для некоторых — Джози, для большинства — Сэди, она играла в «Передничке», в Шиффелин Холл в Тумстоуне. Играла деревенского «мальчика», исполнявшего зажигательный танец под хорнпайп. Он был единственным из слушателей, кто восхитился именно ею, а произошло это вскоре после того, как он с братьями и всеми их женами приехал в город.

На тот момент у Уайатта была «жена», Мэтти, девка-танцовщица, которую он подцепил в Техасе и которая вскоре стала обузой для такого доброго человека, как он, из-за своих постоянных придирок, не говоря уже о пристрастии к выпивке и опиуму. Не то чтобы он гордился тем, что расстался с Мэтти, но он и не чувствовал себя опозоренным. Немногие мужчины в те времена могли устоять перед чарами смуглянки Сэди с ее полной грудью, тонкой талией, пухлыми бедрами и чудесным лицом с огромными темными глазами и подбородком с ямочкой.

Более того, Сэди была веселой, воодушевленной и безрассудной, единственным человеком на богом созданной земле, который мог заставить Уайатта Эрпа смеяться, кроме разве что Дока Холидэя. Сейчас, когда Сэди постарела, она располнела и скрывала это свободными бесформенными платьями, но все равно могла бросить на Уайатта искрящийся взгляд и улыбнуться ему так, что он снова видел перед собой все ту же опасную смуглую еврейку, ради которой он готов был перевернуться с ног на голову. Что же до Мэтти, то сейчас он с трудом смог бы представить ее перед своим мысленным взором.