Книга Дочь Клеопатры - Мишель Моран

Неуверенными шагами Октавиан приблизился к саркофагу, и жрец поднял крышку, чтобы все могли увидеть героя таким, каким он был когда-то. Послышались восхищенные вздохи. Даже маленький Птолемей потянулся вперед.

— Всего лишь тридцать два года, — проговорил Октавиан, уставившись на царственный лик, овеянный трехсотлетним покоем, и необычайно крупные розовые ладони, сложенные поверх кирасы на могучей груди.

А потом подозвал Агриппу и Юбу, чтобы те встали рядом. Хотя его волосы действительно были очень близкого золотого оттенка, широкоплечий нумидиец с его внушительным ростом оказался более всех похожим на Александра. При скудном факельном свете я пригляделась к чужеземному принцу. От подкованных сапожными гвоздями сандалий и до ярко-красной накидки это был настоящий римлянин, только длинные черные волосы выдавали его происхождение.

— Агриппа, корону! — приказал Октавиан.

Тот поспешил извлечь из складок плаща тонкую золотую диадему в виде переплетенных листьев.

Октавиан бережно возложил ее на чело Александра Македонского, а когда выпрямлялся, внезапно заметил перстень на пальце покойного. Склонившись ниже, он рассмотрел выгравированный профиль великого героя и тут же провозгласил:

— Этот перстень станет символом Римской империи.

— Но, Цезарь, он принадлежит…

Агриппа развернулся, и возражения умерли на устах жреца, не успев сорваться.

Октавиан поднял жесткую руку Александра Македонского и потянул украшение на себя. От напряжения локоть неловко дернулся назад, послышался тошнотворный хруст…

— Его нос! — ахнул жрец.

Октавиан в самом деле сломал переносицу величайшему из царей.

Все в ужасе замолчали. Наконец низкорослый римлянин воскликнул:

— Что это значит? — и огляделся вокруг. — Может, послать за авгурами?

— Не стоит, — ответил Юба.

— Но это хорошее знамение или дурное? Какой в нем смысл?

— Такой, что в истории наступит переломный день, когда вы затмите завоевания Александра и сами овладеете миром.

В глубине темных глаз мне почудился насмешливый блеск, однако Агриппа серьезно кивнул:

— Я согласен.

Октавиан по-прежнему не шевелился; его рука так и застыла над телом.

— Это может быть только добрый знак, — повторил Агриппа.

— Да… Да, знамение свыше, — кивнул Октавиан. И неожиданно прибавил: — Видно, я стану преемником Александра Македонского.

Жрец робко спросил, не желает ли столь высокий гость осмотреть и прочие усыпальницы, но тот находился под слишком сильным впечатлением от свалившегося на его голову пророчества и бросил в ответ:

— Я пришел сюда повидать царя, а не целую череду покойников.

У двери я обернулась на покалеченное лицо великого человека, которому Птолемеи были обязаны трехсотлетним господством, и задумалась: не уготована ли столь же плачевная судьба всему Египту?

Несмотря на то что Юба с Агриппой объявили сломанный нос покойника доброй приметой, по дороге к выходу из усыпальницы свита Октавиана подавленно молчала. Зато рев толпы на улицах (тут были и горожане, и воины, и заморские купцы, и даже рабы) мог бы заставить богов заткнуть уши. Солдаты сгоняли всех жителей Александрии в назначенное место.

— Что дальше? — разволновался Птолемей.

— Пойдем в гимнасий, — ответил ему Александр.

— Туда, где папа дал мне корону?

Юба поднял брови. Хотя малышу в то время было всего лишь два года — возраст, от которого остается не слишком много ярких картин, — он ясно помнил тот вечер, когда отец воссел рядом с матерью на золотом престоле и провозгласил Цезариона не просто своим наследником, но и преемником Юлия Цезаря. Тогда же он, наперекор воле Рима, объявил о браке с мамой. Александру были пожалованы Армения, Мидия и еще не завоеванная Парфия. Мне достались Киренаика и остров Крит, а Птолемей стал царем всех Сирийских земель. Несмотря на то что правители нашей династии носили простые матерчатые диадемы, расшитые крошечными жемчужинами, отец преподнес нам золотые короны с рубинами, и этот щедрый подарок навсегда отложился в памяти малыша. Вот только теперь люди Октавиана переплавляли золото в уплату воинам-победителям, а наше наследие обратилось в прах.

Губы Александра изогнулись уголками вниз, и я поняла: он тоже борется со слезами.

— Да, это там, где отец провозгласил тебя царем.

При виде гимнасия солдаты, сопровождавшие нас, обменялись изумленными возгласами. Окруженное тенистыми рощицами здание протянулось более чем на два стадия[3]в длину; его портики были тщательно выбелены гипсом, из-за чего мерцали даже при лунном свете. Однако Октавиа-ну было не до красот местного зодчества.

— Повторим еще раз все, что я написал, — велел он.

Агриппа торопливо развернул свиток, дотоле спрятанный в складках его плаща, и проговорил:

— Сначала — о самом городе.

— А потом?

— О том, сколько жителей Александрии станут римскими рабами.

Октавиан резко мотнул головой:

— Ни одного.

Агриппа нахмурился.

— Твой дядя привез из Галлии сто пятьдесят тысяч мужчин…

— И что получил взамен? — пренебрежительно перебил его Юба. — Спартака. Восстание рабов, не оценивших блага, дарованные Римом.

— Верно. В мавзолее царицы достанет золота рассчитаться с каждым солдатом, сражавшимся за меня. На этот раз мы не станем платить рабами.

— А если солдаты потребуют женщин?

— Пусть покупают блудниц.

У самых ступеней гимнасия, где воины с тяжелыми щитами наперевес отсекли нас от народа живой стеной, я вдруг остановилась, не в силах двинуться с места.

— Что с тобой? — зашипел Александр.

Я была слишком напугана. Мне представилось, что случится, если Октавиану придет на ум поджечь это здание. Начнется столпотворение; мужчины устремятся на воздух, давя ногами упавших женщин и детей, а входы и выходы окажутся перекрыты римскими солдатами. Двери будут заперты точно так же, как в мавзолее матери. Я замерла у подножия длинной лестницы, и Агриппа шагнул ко мне.

— Не надо бояться. Если бы Цезарь желал вашей смерти, вас уже не было бы в живых.

«Ну конечно, — сообразила я. — Мы ведь нужны ему для триумфа». И пошла вслед за ярко-красной накидкой.

Внутри гимнасия при виде Октавиана тысячи горожан безмолвно рухнули на колени.

— Теперь понимаю, — саркастически заметил он, — чем Антония так привлекал Египет.

— Ты фараон, — вставил один из солдат. — Прикажи, и эти люди станут голыми танцевать на улицах.