Книга Черноморский Клондайк - Михаил Серегин

– Вздумал мне мозги е. ть, – надвинулся на него Хазар, – думаешь, если я в институте не учился, меня можно за идиота держать?

На вот, подавись, – он кинул профессору медную монету, – за труды. А серебро я себе оставлю.

Хазар для эпатажа, рисуясь перед своей тупоголовой гвардией, попробовал монеты на зуб. Братки снова разразились громким хохотом. Сплюнув, Хазар сунул монеты в портмоне, которое достал из карманов широких брюк.

– Ну, я эту суку достану, – скрежетал зубами расслабившийся неожиданно Сальмон, – из-под земли достану!

– Замолкни, – шепнул ему Леха.

Но Хазар услышал.

– Ты о ком? – строго спросил он, приковав к Сальмону горящий нетерпеливым любопытством взгляд.

– Да это он так… – неуклюже принялся было оправдывать товарища Леха.

– Затухни! – рявкнул Хазар. – Что за дела?

У него был собачий нюх, у этого авторитета.

– Да парень больно резвый попался, – вымученно улыбнулся Сальмон.

– Вы ж сказали, что образумили его… – Хазар вращал глазами, переводя взгляд с Сальмона на Леху и обратно.

– Уплыл, гнида, – раскололся не выдержавший пристального взгляда хозяина Сальмон, – сука паршивая!

– То есть?

– Ну, мы его шмонать стали, а он мешок с добычей у Лехи выхватил – и в воду. Но мы его палатку обшарили… Монеты нашли, палатку в клочья изрезали, баллоны отобрали – пусть теперь поплавает, – зло добавил он.

– И куда же этот хрен поплыл? – заинтересованно спросил Хазар.

– В море. Недолго ему осталось, – хмыкнул Леха. – Сальмон его бабахнуть из пушки хотел, чуть нас всех не засветил…

Раздосадованный отсутствием выдержки у Сальмона, а может, и подозревая последнего в желании подложить ему свинью и в недалеком будущем занять место командира, Леха решил выставить своего чрезмерно эмоционального товарища в невыгодном свете. Но Хазар вскинулся именно на Леху.

– С каким-то там дохляком справиться не можешь! – закричал он. – Если ты и дальше будешь ротозейничать, меня, Хазара, всякая шваль будет за равного считать!

Леха подавленно молчал.

– Всякий хлам будет монеты удить, барыши себе в карман класть, а Хазар – пошел на хрен? – вращал глазами авторитет.

– Мы… мы… – потерянно замычал Леха.

– Что вы? – брызгал слюной Хазар. – Что вы можете?

Парень вас кинул, в море уплыл! А ты мне тут эти жалкие монеты выкладываешь, думаешь, я от радости взорвусь! Представляю, что там у него в мешке было, если он плюнул на все и в море поплыл.

Глаза Хазара хищно сузились, словно он прикидывал в уме вес добытых Иннокентием сокровищ. Он замолчал, раскачиваясь всем корпусом из стороны в сторону. Потом отшвырнул носком туфли белый камень и снова посмотрел на Леху.

– Завтра проверьте этого нырялу, – едва расцепив губы, произнес он. – И если он еще плавает, притопите его.

– Я и предлагал, – неосторожно встрял Сальмон, довольный тем, что его истерический порыв, по сути, совпал с мнением шефа.

– Не убивать, кретин, – обернулся к нему разгневанный Хазар, – а запугать так, чтобы сам все нес. Мне лишние покойники не нужны – хватает разборок с ментами. Думаешь, у меня там свой человек, так он любую мокруху спишет?

Хазар переводил взгляд с Лехи на Сальмона. Его загорелое лицо излучало презрение. Он успокоился так же внезапно, как и вышел из себя. Только теперь, казалось, он заметил стушевавшегося профессора и равнодушно-сосредоточенного скульптора. Последний работал с прежним усердием. Создавалось впечатление, что он страдает глухотой – его скифская физиономия не выражала ни радости, ни досады, ни интереса, ни раздражения. Спокойный, как мрамор под его рукой, он трудился, опаляемый солнцем, не думая о цене своего труда.

– Пошли, – сделал Хазар резкое движение головой, обращаясь к своим телохранителям. – А вы, – глянул он на Леху и Сальмона, – проследите за работой. Я жду вас в восемь у себя.

И чтоб без глупостей!

Не удостоив скульптора каким-либо замечанием, по-бычьи склонив голову вперед, он пошел прочь. Телохранители двинулись за ним. У ворот их ждал, как всегда, униженно лебезящий сторож и «шестисотый» «Мерседес» черного цвета.

ГЛАВА 3

Цвета медного купороса, испещренная красными, белыми и зелеными квадратами, ваза с треском разбилась о плиточный пол. Галина невольно вскрикнула.

Иннокентий с удивлением посмотрел на разноцветные осколки. Вот что бывает, когда теряешь голову!

– Это ж моя любимая ваза! – воскликнула девушка.

Иннокентий пожал плечами.

– Купим тебе другую, – с оттенком оскорбительной беззаботности сказал он.

Галина высвободилась из его объятий и села на диване. Минуту она колебалась, потом в ее карих глазах отразился блеск лукавой мысли.

– Так ты поселишься у меня? Я включу стоимость вазы в квартплату.

– А ты не намерена хоть чуть-чуть ее снизить?

– Я беру по-божески, – брыкнулась Галина.

– Все хорошо у Гомера, но лучше всего о Киприде Молвил поэт, золотой эту богиню назвав.

Если с деньгами придешь, будешь мил, и тебя ни привратник Не остановит, ни пес сторожевой у дверей, Если ж без денег ты, встретит сам Цербер…

– Кто написал такую гадость? – с притворным негодованием спросила, надув губы, Галина.

– Антипатр Фессалонийский, – улыбнулся Иннокентий, – македонянин.

Галина пожала плечами и с усмешкой взглянула на Иннокентия. Темные камчатые занавески не могли усмирить поток солнечных лучей. Раскаленные желтые полосы пробивались под ними, пыльной патиной одевая бурую плитку.

В полуоткрытое окно вторгалось дыханье южного полдня, полное запахов нагретых пальм, камней и моря. В жарких волнах ароматов синими маяками пылали васильки, глянцевито поблескивала листва инжира, желто-бурые корневища аира вспыхивали камфорными бликами, фиолетово-розовые двугубные цветы шалфея чуть заметно подрагивали, возводя свою хрупкую радугу над деревенеющим стеблем.

– Если бы ты меня так не отталкивала, ваза была бы цела, – Иннокентий приподнялся и, обвив руки вокруг Галины, потянул ее к себе.

– Все равно я включу ее стоимость в квартплату, – упрямым тоном избалованного ребенка сказала она.

– Я поселюсь, согласен, но с одним условием – ты не дашь мне умереть со скуки.

Девушка погрузила пальцы в его светлые волосы и больно потянула у корней. Иннокентий поморщился. Галина рассмеялась, отпустила волосы и прижалась к Иннокентию. Между их потными телами не мог прокрасться и солнечный луч. Пот был липкий и горький, как сок одуванчика. Галина приоткрыла рот, и язык Иннокентия, подобно змею, пролез под ее разбухшее от упоительных игр нёбо. Девушка не сопротивлялась, но и не проявляла активности. После двух часов подобных забав она чувствовала себя огромным камнем на берегу, изнемогшим от ласк беспокойного моря. Пыл Иннокентия брал свое начало из тайников его подстегнутого опасностью тела. Ситуация, в которой он оказался, была чревата непредсказуемыми последствиями.