Книга Кома - Алекс Гарленд

Цветы на моем столике заметно подвяли. Одна из головок и вообще отвалилась; сперва она упала на мою подушку и только потом скатилась на пол. Это было понятно по оранжевой пыльце на нижнем углу наволочки.

А уже в следующее мгновение я лежал на кровати. Я лежал на кровати, и ко мне подходил санитар.

Санитар сел рядом со мной.

— Карл, — сказал он, — вы меня слышите?

— Да, — сказал я, но мои губы не пошевелились.

— Карл, вы меня слышите?

Он говорил громко, но спокойно. Примерно так, как говорят с глуховатыми.

— Да. — Мой голос звучал не менее ясно и отчетливо, чем голос санитара. — Да, я вас слышу.

Ясно и отчетливо, но лишь внутри моей головы.

Санитар взял меня за руку. Пальцы у него были теплые, сухие и, похоже, сильные.

— Карл, если вы меня слышите, сожмите, пожалуйста, мою руку. Вы можете это сделать? Сожмите как можно сильнее.

— Хорошо, — сказал я.

— Карл, вы можете сжать мою руку?

— Я уже сжимаю.

— Старайтесь изо всех сил.

— Я так и делаю.

— Ну ладно, Карл.

Санитар выпустил мою руку, и она вяло, словно неживая, упала на кровать.

— Ну ладно, Карл, — повторил он более тихим голосом. Больше для себя, чем для меня. — Завтра мы снова попробуем.

Вот так оно бывает во сне.

А затем я проснулся, не впервые за этот сон.

3

Я сидел на кровати с распахнутым словно в крике ртом, я сплошь промок от пота, точно так же как и в тот, другой раз промок от крови.

Рядом со мной лежала Кэтрин, теперь она тоже села.

— Господи, — сказала Кэтрин, — что с тобой, Карл? — На ее лицо свешивались всклокоченные волосы, а говорила она, как то и бывает со внезапно разбуженным человеком, не отчетливо и чуть запинаясь. — В чем дело? Что с тобой?

— Я в бреду.

— Нет, милый, нет. Ты был в бреду, а теперь ты проснулся. Теперь все хорошо. Видишь, я рядом с тобой.

— Так я не сплю?

— Да нет же, нет.

Кэтрин положила ладонь на мою руку и сжала ее. Я тоже сжал ее руку.

— Мне казалось, — сказал я, — мне казалось, что я…

Я осмотрелся по сторонам. Легкий ветер задувал в открытое окно моей спальни занавески. Теплый ветер, теплая ночь. Будильник на тумбочке показывал три часа ночи. В тусклом свете цифрового дисплея была видна ваза с хризантемами, стоявшая здесь же, рядом.

— Страшный был сон? — спросила Кэтрин. Она уже полностью проснулась, да и я тоже. — Расскажи его мне.

— Страшный сон, жуткий. Мне кажется, что я во сне уже многие дни, а может и месяцы. У меня никогда еще не было подобных снов.

— Расскажи его мне, — повторила Кэтрин. — Тогда он уйдет.

— Трудно это, я не знаю с чего и начать.

— А ты попробуй. — Кэтрин наклонилась и поцеловала меня. — Попробуй, и получится.

— Ну хорошо, — сказал я. — Мне…

Я не закончил фразу.

Когда Кэтрин наклонялась, чтобы поцеловать меня, я уловил запах ее духов, и вместе с этим запахом нахлынуло воспоминание, столь же обрывочное, как и воспоминания о том, как я упал с качелей или клеил велосипедные покрышки. Окно в крошечный клочок момента, не дающее никакой картины того, что происходит по сторонам, никакого контекста. Но зато — дающее в своих пределах нечто четкое, ясно ощутимое.

Так вот что это было за воспоминание: случалось, что Кэтрин работала в моем кабинете, а когда она уходила, оставался запах ее духов. Этот запах погружал меня в сладкие грезы, не давал работать.

Я тоже поцеловал Кэтрин, и она меня поцеловала и подняла руку, чтобы погладить меня по щеке. И тут я резко отстранился.

— Мне грезилось, — сказал я, — что мы с тобой любим друг друга.

— Так это что, и был твой страшный сон?

— Нет. Раньше, на работе, мне случалось рисовать себе в мечтах, что мы с тобой любим друг друга.

— Не понимаю. Ну с какой такой стати ты об этом мечтал?

Порыв ветра разметал занавески, и я увидел в свете уличных фонарей левую щеку и глаз Кэтрин. Она мне улыбалась.

— Вот именно, — повторил я с некоторой осторожностью. — Ну с какой такой стати я об этом мечтал?

— Тебе было мало простой человеческой связи, — рассмеялась Кэтрин. — Хотелось, чтобы как-нибудь эдак, с дрожью и с муками.

— Нет, я мечтал потому, что у нас с тобой не было связи.

— Не понимаю, Карл. — Занавески снова сошлись, и лицо Кэтрин оказалось в глубокой тени, но я знал, что она хмурится. — Я абсолютно не понимаю, о чем это ты. Тебе приснилась какая-то там чертовщина, все в голове перепуталось, а теперь ты и меня начинаешь путать всеми этими…

— А ты вот скажи, — прервал я ее, — почему мы с тобой вместе в постели?

— Почему?

— Мы с тобой что, женаты?

— Нет, мы с тобой не женаты. Мы… ну, просто вместе.

— Вместе.

— Да.

— Наши жизни тесно связаны.

— Да.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как она пожала плечами.

— А в чем состоит моя работа?

Кэтрин замялась.

— Чем занимаюсь я в своем кабинете? Это же совсем простой вопрос. Ты моя секретарша и моя подружка. И так, и так ты должна знать, чем я занимаюсь на работе. Так чем же?

Она не ответила.

Я поднял руку и на ощупь включил бра, чтобы увидеть выражение ее лица. Лицо Кэтрин не выражало ровно ничего, и, когда я повторил свой вопрос, она опять ничего не ответила.

4

— На это потребовалось какое-то время, — сказал я Кэтрин. — Не знаю уж там, большое или маленькое. Но теперь я вроде как начинаю понимать происходящее.

Мы были в ванной. Одетая в одну из моих футболок, Кэтрин сидела на стульчаке унитаза, сжав колени и зябко обхватив себя руками. Я сидел напротив нее на краешке ванной. Между нами на кафельном полу валялась та самая груда окровавленных бинтов.

Я так и не пришел в сознание.

Я помедлил, стараясь хоть как-то упорядочить свои мысли; Кэтрин терпеливо ждала.

— Я ехал домой, в метро меня избили, и я оказался в коме. И так из нее не вышел. Мне только снилось, что я вышел.