Книга Маяк - Филлис Дороти Джеймс

А теперь он решил подумать о планах на сегодняшний свободный день. Он уже съездил на велосипеде на фермерский рынок у Ноттинг-Хилл-Гейта и купил свежих фруктов, овощей и мяса на выходные; часть продуктов он собирался отвезти матери во второй половине дня. Он уже шесть недель и носа домой не показывал, пора было туда заехать, хотя бы для того, чтобы утихомирить неотступное чувство вины из-за того, что он не так уж пунктуально выполняет свои сыновние обязанности.

А вечером он приготовит обед для Беверли. Беверли — актриса, ей двадцать один год. Ей удалось, чуть выйдя из школы драматического искусства, заполучить небольшую роль в длиннющем телесериале, действие которого происходит в Суффолк-Виллидж. Познакомился он с ней в местном супермаркете, хорошо известном как место знакомств, — последний ресурс людей одиноких или временно обездоленных. Она незаметно изучала его минуту-другую, прежде чем сделать первый шаг, и попросила достать ей с полки банку томатов, очень удобно стоявшую слишком для нее высоко. Фрэнсис был очарован ее внешностью: нежным овалом лица, прямыми темными волосами, челкой спадавшими на миндалевидные глаза, — все это придавало ей обворожительную, какую-то восточную изысканность. На самом же деле она была настоящей, очень здравой англичанкой и происходила из почти такой же среды, как его собственная. Беверли чувствовала бы себя абсолютно на своем месте, окажись она в гостиной у его матери. Но она постаралась избавиться от характерных черточек и акцента выходцев из среднего класса и ради карьеры поменяла немодное имя, данное ей при крещении. Ее роль в сериале — роль сбившейся с пути дочери хозяина сельского паба — имела оглушительный успех у зрителей. Прошел слух, что персонаж получит дальнейшую разработку с увлекательными приключениями — с изнасилованием, с незаконнорожденным ребенком, романом с церковным органистом, может быть, даже и с убийством, хотя убьют, разумеется, не ее и ни в коем случае не ребенка. Ведь публика, объясняла она Бентону, не любит видеть убитых младенцев. На эфемерном, вульгарно блистающем небосводе поп-культуры Беверли становилась звездой.

После секса, в котором Беверли нравилось проявлять изобретательность, она обычно занималась йогой, а Бентон оставался в постели и, опершись на руку, зачарованно смотрел на ее странные извивания, испытывая к ней какую-то снисходительную нежность. В такие моменты он чувствовал, что опасно близок к тому, чтобы влюбиться всерьез, но понимал, что их роман не продлится долго. Беверли, громко и яростно, словно священник, предрекающий адские муки грешникам, обличавшая половую распущенность, предпочитала периодическую моногамность с тщательно определяемым сроком длительности для каждого партнера. Она с готовностью предупреждала, что обычно ей становится скучно через шесть месяцев. Они пробыли вместе уже пять, и, хотя Беверли еще не заговаривала о разрыве, Бентон не надеялся, что его ласки или умение готовить еду обеспечат ему право на продление срока.

Он все еще распаковывал покупки и отыскивал им место в холодильнике, когда на прикроватном столике зазвонил специальный мобильный телефон. Каждую ночь Бентон протягивал руку, чтобы убедиться, что трубка на месте. По утрам, отправляясь на работу в столпол, он засовывал трубку в карман, всей душой желая, чтобы телефон зазвонил. Сейчас, поспешно захлопнув дверцу холодильника, он бросился к столику, будто опасаясь, что трубка вдруг замолкнет. Он выслушал короткое сообщение, ответил только: «Да, сэр» — и выключил телефон. День преобразился.

Его матерчатый чемодан, как всегда, был заранее упакован. Ему сказали, что следует взять с собой фотокамеру и бинокль: оба эти предмета были лучшего качества, чем те, что имелись у остальных членов группы. Значит, они будут действовать самостоятельно, не вызывая группу поддержки, фотографа или офицера спецсвязи, если только это не окажется совершенно необходимым. Таинственность усиливала его возбуждение. Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как только быстро позвонить по двум телефонным номерам: матери и Беверли. Оба разговора, как он подозревал, могут вызвать некоторую неловкость, но вряд ли сильно огорчат хотя бы одну из них. В полурадостном-полуиспуганном ожидании он обратился мыслями к предстоящему ему новому испытанию, к новой пробе сил, ожидавшей его на пока еще неведомом прибрежном острове.

Книга первая

Смерть на прибрежном острове

1

В семь часов утра, за день до описанных событий, в коттедже «Атлантик» Эмили Холкум вышла из душа, обернула вокруг талии махровое полотенце и принялась втирать увлажняющий крем в кожу шеи и рук. В последние годы это стало ежедневной процедурой, с тех пор как — пять лет назад — ей исполнилось семьдесят пять. Правда, она не питала оптимистических надежд, что крем сможет на сколько-нибудь длительное время умерить разрушения, наносимые возрастом… Впрочем, это ее не очень-то и заботило. В юности и позднее, в зрелом возрасте, она мало беспокоилась о том, как выглядит, и теперь порой задумывалась, имеет ли смысл и к тому же не унизительно ли приниматься за требующие такой затраты времени ритуалы, результаты которых могут доставить удовольствие только ей самой. Но в конце концов, когда и кому еще, как не себе самой, хотелось ей доставлять удовольствие? Она всегда была женщиной импозантной, некоторые даже считали ее красивой, хотя вовсе не миловидной: волевое лицо с высокими скулами, большие карие глаза под прямыми бровями, тонкий, с небольшой горбинкой, нос и крупный, хорошей формы, рот, который казался обманчиво щедрым. Некоторые мужчины ее побаивались, других — чаще всего более интеллектуальных — привлекали ее язвительное остроумие и скрытая сексуальность. Все ее любовники давал и ей наслаждение, ни один не причинил боли, а та боль, которую причиняла она, была давно уже забыта и даже в те давние времена не вызывала у нее угрызений совести.

Теперь, когда угасли страсти, Эмили Холкум вернулась на любимый остров своего детства, в каменный коттедж на краю отвесной скалы, в котором она намеревалась прожить все оставшиеся ей годы. Она не собиралась никому уступать этот коттедж, а уж Натану Оливеру тем более. Она ценила его как писателя — в конце концов, он во всем мире считался крупнейшим прозаиком нашего времени, — но она вовсе не могла согласиться с тем, что большой талант или даже гениальность дает этому человеку право быть еще более эгоистичным и еще чаще потворствовать своим капризам, чем это свойственно большей части представителей его пола.

Эмили застегнула ремешок часов. К тому времени как она возвращалась к себе в спальню, Рафтвуд уже успевал убрать поднос с утренним чаем, который подавался каждое утро ровно в шесть тридцать, а стол в столовой бывал уже накрыт к завтраку: домашнее мюсли с апельсиновым джемом, несоленое сливочное масло, кофе, подогретое молоко. Хлебцы подсушивались лишь после того, как Рафтвуд слышал, что она прошла мимо кухонной двери. О Рафтвуде она всегда думала не только с удовлетворением, но и с каким-то теплым чувством. Она приняла совершенно правильное решение по отношению к ним обоим. Он был шофером ее отца, и когда она, последняя из всей семьи, какое-то время жила в доме рода Холкумов на краю Эксмура,[7]уточняя детали договора с аукционером и отбирая те немногие вещи, которые хотела бы оставить себе, Рафтвуд попросил ее уделить ему время для разговора.