Книга Гражданин - Валерий Латышев

où les égouts fuient[41]», — подумал Бийянгма. Вслух же он произнес:

— Я держать нет. Идти, пожалуйста, — и открыл дверь в темный коридор с камерами.

Чиновник заглянул туда и с удивлением посмотрел на сержанта:

— Вы что же, полагаете, что я с этим делом буду разбираться в камере?

Тот в свою очередь изобразил недоумение:

— Только там. Участок маленький, нет свободных комнат, — он на мгновение запнулся, потом, выдержав многозначительную паузу, продолжил, — гости сюда не ходить. Надо камера сидеть, говорить. Такие неудобства, извинить. Идти, пожалуйста.

Когда Дуглас подошел к камере, Дефендер, лежа на нарах, рассуждал о превратностях судьбы.

— Сержант Дефендер? — услышал он чей-то голос.

— Да, — ответил он, поднимаясь.

Бийянгма открыл замок, отворил дверь и, сделав издевательски гостеприимный жест, произнес:

— Идти, пожалуйста. Свободное место есть.

— Оставьте нас, — распорядился Дуглас.

Бийянгма усмехнулся:

— Сейчас дверь запирать.

— Вы что же, хотите запереть в камере с этим типом? — возмутился Дуглас.

Бийянгма тоже возмутился. На этот раз его чувства были искренними. Он даже почувствовал обиду за задержанного — тот попал в такую историю, а тут еще этот бюрократ с нескрываемым презрением относится к своему же земляку:

— Это твой гражданин! Почему так говорить?

— Ладно, сержант, закрывайте дверь и уходите. Я не собираюсь с вами спорить. Когда понадобитесь, я позову.

Защелкнув замок камеры, Бийянгма отправился в свою дежурку — маленькую комнатку с окошком, больше похожую на конторку бухгалтера, бормоча себе под нос всякие ругательства, которыми изобилует местный язык. Уже закрывая дверь, он услышал начало разговора и с раздражением передернул плечами: «Le voici, vieux bouc![42]»

А Дуглас действительно давал, давал на всю катушку. Не успел еще Бийянгма закрыть дверь, а советник уже орал на провинившегося морпеха:

— Ты что же это, мать твою наделал? Я тебя, ублюдка, спрашиваю: какого черта ты там наворотил со своим вонючим каратэ? Я к тебе, засранец, обращаюсь! — тут последовал такой непередаваемый набор слов, что у Бийянгмы, слышавшего эту тираду, глаза на лоб полезли. Некоторые слова, совсем малую часть из тех, которые использовал Дуглас для того, чтобы во всех красках описать свое мнение по поводу личности Дефендера, Бийянгма знал. Но остальная, большая часть тех эпитетов, которыми советник наградил провинившегося американца, могла бы здорово обогатить словарный запас полицейского, задержись он в коридоре подольше. Как выяснилось, знаний Бийянгмы хватало только для обычного общения. Однако для того, чтобы понимать разговор на повышенных тонах, их явно оказалось недостаточно.

Дуглас был великолепен в гневе: он не прерывал поток своего красноречия ни на секунду и бурно жестикулировал, как оратор, призывающий толпу следовать за ним к высоким идеалам и обещающий последователям несметные богатства и нескончаемые удовольствия на всем их пути к светлому будущему. Или как проповедник, пытающийся вернуть грешников на путь истинный, и грозящий им карами небесными в уютном, пропитанном запахом серы, подземелье с незатихающим гулом от стонов и воплей не успевших вовремя раскаяться убийц, насильников и прочих негодяев, позорящих род человеческий, и теперь постоянно пляшущих до изнеможения на раскаленных сковородках, а в перерывах между плясками принимающих горячие ванны в котлах с кипящей смолой под бдительным оком обслуживающего персонала из чертей, постоянно колющих их своими вилами и подкладывающих в костры дрова. С таким даром облекать мысли в непрекращающийся поток слов, Дуглас действительно мог стать лидером, способным увлечь толпу своим идеями и повести ее за собой. Он мог бы стать хорошим агентом влияния, но не интересовался ни революциями, ни комплектованием паствы. Он просто служил. Служил своему государству, которому тридцать лет назад присягал служить верой и правдой. И интересы этого государства были для него выше собственных интересов.

Наверное, поэтому он так и не обзавелся семьей, жил просто и скромно, не привязываясь ни к кому и не привязав к себе никого. Его побаивались за крутой нрав и острый язык, но уважали за то, что он никогда в отношениях с окружающими не переходил границ, которые определял себе сам, и эти границы точно соответствовали тем писаным и неписаным уставам и правилам, по которым он жил. И на этот раз его моральная атака на провинившегося сержанта не преследовала никакой иной цели, кроме той, чтобы ошеломить его, и по реакции и ответам разложить на составляющие характер, мысли и поведение исследуемого объекта. Для того, чтобы затем собрать все воедино и получить полный образ человека, судьбу которого ему предстояло решить в ближайшем будущем.

Этот прием далеко не нов: так поступают на допросах, когда злой полицейский бесконечно долго запугивает и унижает допрашиваемого, старается сломить его моральный дух, применяя порой и физическое воздействие, считая при этом, что «цель оправдывает средства». И наконец, доводит его до такого состояния, когда тот сломается и будет готов рассказать его доброму напарнику все, что знает и может рассказать. И даже то, чего не знает. После такого прессинга клиент возьмет на себя даже то, чего не делал никогда, и тогда на подходящего козла отпущения удачливые инженеры человеческих душ повесят все свои неудачи и нераскрытые дела.

Такое сравнение возможно не совсем корректно — Дуглас не был следователем или специалистом по допросам. Но в силу своей профессии и опыта уже давно научился применять разные подходы для решения поставленных задач. В том числе и такие. Когда советник, наконец, выпустил пар, то, немного придя в себя, зло посмотрел на Дефендера:

— Мне поручено разобраться с этим делом. То, что в рапорте сказано, я уже знаю. Сомневаюсь, что там указаны все подробности этого происшествия. Какого дьявола ты устроил эту бойню? Чего тебе не хватило?

Все эпитеты и угрозы Дугласа так наэлектризовали атмосферу камеры, что казалось, вот-вот произойдет взрыв, и образовавшаяся после него высасывающая души пустота поглотит все вокруг.

— Сэр, я же не специально. Они напали на моего сослуживца, моего друга. Как я мог отпустить их? А полицейские прибежали и, не разобравшись, начали размахивать своими палками. Что мне оставалось делать?

Дуглас сердито засопел, продолжая поддерживать тот зловещий образ, который он создал. Потом протер платочком вспотевший лоб, и этот жест обозначил снижение того напряжения, которое возникло после его речи:

— Ты не мог сначала подумать своей глупой задницей, что, пытаясь отправить этих придурков на тот свет, ты способствуешь возникновению международного конфликта? Не забывай, что ты не дома, и тут тебе могут приписать все, что угодно. И сколько угодно, — и после короткой паузы добавил. — Хотя, и дома так же.

— Но я не думал, что так все закончится. Да и времени-то думать не было.

— Он не думал! Каким местом ты вообще думаешь? Твое счастье,