Книга Вторая попытка - Владимир Чернявский

заводских корпусов. Высокие трубы, покатистые купола, гладкие стены – завод походил на храм из книг о сновидческих грезах. Немудрено. Даже талантливый иллюстратор должен откуда-то черпать образы для своих шедевров. Захотелось забыть, вычеркнуть из памяти все, что случилось, чтобы ничто не напоминало об отцовских причудах, о его безумии и вере в несбыточное.

Рядом со столом на полу лежала пустая рабочая сумка. Отец клал туда сменную одежду, паек и термос. Видимо, мать уже вынула вещи. Я сгреб с полок книги и доверху набил ими сумку. Выволок ее во двор, дотащил до оврага и вытряхнул в траву. Книги высыпались нескладной кучей и белели в сумраке открытыми разворотами. Ветер шелестел страницами. Казалось, что в темноте бьют крыльями гигантские светящиеся насекомые. А может, это сны покидали свои обреченные на гибель дома.

За спиной, в стороне завода, ухнуло, будто великан выдохнул воздух из исполинских легких. Может, снова авария, но я даже не обернулся. Достал из кармана бутылку с растворителем, вылил на книги, вдыхая резкий, тошнотворный запах, следом вынул зажигалку и щелкнул ребристым колесиком. Столб огня взметнулся, обдав жаром лицо, но быстро сжался до маленького огонька. Подняв с земли листок, я поднес его к зажигалке и, когда бумага занялась, швырнул на книжную кучу. Книги мгновенно вспыхнули, и мне пришлось отойти, чтобы не обжечься. Пламя гудело, вытягивая к небу горячие алые языки. Внутри огня щелкало, и в стороны летели снопы оранжевых искр. Я застыл, вглядываясь в сполохи костра, покуда от книжных томов не остались тлеющие ошметки.

После выбрался из оврага, отряхнул колени и оглянулся. В груди похолодело. Возле кострища стояла высокая темная фигура, полупрозрачная, будто вырезанная из матового стекла. Ее контур вибрировал, вместо рук и ног колыхались длинные отростки. Видение длилось секунду и исчезло, будто нежданный гость растворился во тьме. Я заспешил домой, стараясь не думать об увиденном.

Вернувшись в квартиру, я сбросил на пороге пропахшую дымом куртку и снова зашел в отцовскую комнату. Пустые полки придавали ей еще более заброшенный вид. Я подошел к темному провалу окна. Отсюда овраг было не разглядеть. Завод светился цветными огнями. Вдруг мне показалось, что над корпусами, заслоняя звезды, парит едва различимый гигантский черный треугольник. Его нижняя сторона, подсвеченная иллюминацией, тянулась над крышами, две другие терялись в темном небе. К треугольнику, словно сперматозоиды к яйцеклетке, стекались тысячи призрачных фигур, похожих на ту, что стояла в овраге. Я зажмурился, тряхнул головой, и морок исчез. Но сердце уже заколотилось, а в груди поднялась горькая тоскливая волна. Снова вспомнился отец. Как же мне его не хватало!

Я осторожно подошел к кровати, откинул цветастое покрывало и одеяло, будто снял кожуру с гигантского фрукта, обнажив белую мякоть, затем разделся и забрался в постель. Затылок коснулся мягкой подушки. Кожу обожгло холодом, пахнуло крахмальной свежестью. Отец каждый день лежал здесь и чувствовал тот же запах и ту же прохладу. Так же вытягивался в струнку и скрещивал на груди худые пальцы. В детстве я подсматривал за ним в приоткрытую дверь. Он очень старался: лежал неподвижно и делал, как положено, редкие глубокие вдохи. Я же смотрел и молился, лишь бы он не уснул и лишь бы со мной этого не случилось.

Грустно и смешно вспоминать детские страхи! Детство вообще полно несуразностей. Хотелось поскорее встать за взрослый станок. Когда же это произошло, я не ощутил ничего, кроме соленого вкуса крови во рту, холода металла на запястьях и тяжелой усталости, с каждой минутой работы наполняющей тело, перемешиваясь с приступами химического энтузиазма.

Гости называют это «обменом». Вставляешь руки в разъемы, и громоздкая конструкция станка оживает. Гудит электричество, приходят в движение тысячи мохнатых лапок, соединяющих переплетения глянцевых труб. Телу передается нарастающая вибрация. Что-то холодное течет по спине, рукам и через пальцы вытекает внутрь станка. Кажется, что покидают последние силы, голова идет кругом, но тут невидимая игла прокалывает вену и взбрызгивает в кровь порцию бессмертия. Наступают минуты блаженства, эйфории и бодрости. Хочется работать еще – без устали и перерыва.

Когда я вернулся домой после первой взрослой смены, отец подмигнул и спросил: «Как ты думаешь, человек не спит, чтобы больше работать?» Что он хотел от меня услышать, кроме заученных трюизмов о жизни, вырванной из лап сна, и дарованной вечной молодости?

Лежа в его постели, я вспоминал время, которое мы провели вместе, наши разговоры, споры, редкие прогулки по пустырям на окраине города. Память проворачивалась рывками, возвращая из небытия сцены детства и юности.

Мои отяжелевшие веки закрылись, и из темноты ясно проступило худое лицо отца. Он смотрел на меня, как обычно: сощурившись, слегка склонив голову набок и улыбаясь одними губами.

– Не бойся, сынок. Теперь я всегда буду с тобой.

Я потянулся к нему, прошептал:

– Папа, прости! – И заплакал.

Он поднял меня и усадил на колени. Сколько мне? Десять, не больше. Синие шорты, разбитые коленки, обмазанные зеленкой. Его теплые сильные руки обнимали и баюкали меня. Я уткнулся в мелкую клетку отцовской рубашки и плакал, покуда слезы не иссякли. Казалось, внутри рассосался тяжелый колючий ком.

Я жадно вдохнул полной грудью и открыл глаза.

Лампочка по-прежнему светила тусклым желтым светом. Вольфрамовая пружина внутри колбы едва раскалилась. Папа? Приподнявшись на кровати, я огляделся. Все те же пустые полки, стол, скомканная черная тряпка на подоконнике, за темными стеклом – свет заводских корпусов.

Я встал. Холодный бетонный пол обжег босые ступни, и я тут же обо что-то запнулся. Из-под кровати выглядывал округлый книжный корешок. Я поднял с пола увесистый том и повертел его в руках. Некогда синяя обложка обесцветилась, обнажив клетчатую текстуру холста, углы обтрепались и сбились. Название почти стерлось, но еще можно было прочесть: «Сонник на каждый день». Я открыл книгу наугад. Вверху пожелтевшей страницы значилось жирным: «Видеть». Пробежал глазами блеклые строчки: «Умершего отца», и дальше: «Умерший отец снится человеку, желающему вернуться в прошлое, чтобы изменить его, исправить совершенные ошибки». Да, это про меня, но прошлого уже не вернуть, можно изменить только будущее.

За спиной раздался шорох. Мать стояла в дверях.

– Ты что, спал?! – Она с ужасом смотрела на меня.

Я подошел к ней и обнял, вдохнув знакомый с детства пряный запах ее волос.

– Теперь я буду жить в папиной комнате, – прошептал я ей.

Она едва заметно кивнула, пошла к себе и через минуту вернулась. Глаза заплаканные, в руках – стопка свежего постельного белья.

* * *

На что похожи сны? На другую жизнь, которая могла бы быть, но никогда не случится. Иногда они – словно многомерное отражение прошлого, а временами – путешествие в незнакомые и невозможные земли.

Осень выдалась дождливой. Часто уже с утра небо затягивали тучи, и город погружался в промозглую серость. В один из таких дней я спешил домой, натянув поплотней капюшон, но все равно взгляд зацепился за выцветшую надпись: «Они украли наш сон». Наивность! Они украли целый мир! Невозможно уснуть, если ты уже спишь, если с самого рождения погружен в нескончаемый морок.

Я пытался объяснить хотя бы матери, что происходит на самом деле. Рассказать, что гости никуда не исчезли, что бессмертие в нашей крови скрывает от нас правду. Но мать больше волновало мое здоровье после десятков пропущенных смен на заводе.

– Со мной все в порядке, – повторял я раз за разом. – Я здоровее любого в этом городе.

Она робко улыбалась и украдкой искала седину в моих волосах. Не знаю, как мне удалось вырваться из силков, расставленных гостями. Возможно, дело в лекарстве, которое отец вкапывал мне после драки, или все из-за стресса. Я, словно винтик с сорванной резьбой, расшатался и выпал из старательно собранного механизма.

В комнате я завесил окно черной тряпкой, чтобы не видеть пустыря, над которым парила, поблескивая темным глянцем, гигантская пирамида со снующими вокруг тысячами уродливых призраков. Под пирамидой размещалось то, что раньше казалось цветными куполами завода. В действительности – куб, дырявый, словно кусок сыра, сплошь покрытый щупальцами-насосами. На концах