Книга Холодное послание - Дарья Сергеевна Литвинова

в райцентре, дома не показывался; Настя и Филипп ходили в садик, чистые, умытые, но забитые, как дикие звереныши. В садике Филипп боялся воспитателей и кусался; его записали в «группу риска» и ежедневно наказывали. Настя после общения с отчимом стала писаться во сне, и в садике ей запрещали обеденный сон, выгоняли на веранду – никому не хотелось перестилать простыни. А дома растерявшая половину зубов, постаревшая, седая мать все так же умоляла детей не говорить плохого об Олеже: «Все-таки он взял на себя мою вину…»

Рита уже тогда думала о том, что ранее судимому садисту, пропойце и твари, Олеже ничего не стоило взять вину на себя: два года колонии для него – еще один «лучик» в тюремной наколке-«солнце», еще один этап. Мать отпустили бы из зала суда; учитывая положительные характеристики и двух малолетних детей, государство не применило бы суровой санкции. Но мать выбрала быть донором пауку, для которого двухлетняя отсидка – и не отсидка вовсе, а «прогулка за колючку», как Олежа сам говорил в подпитии. Она выбрала быть донором и принесла в жертву не только себя, но и своих детей…

…Рита оканчивала десятый класс, готовилась к выпускным экзаменам. Она сидела в комнате, зубрила математику, поглядывая на часы: в четыре нужно было забирать братика и сестричку из детского сада. Бормоча под нос формулы, она не заметила, как вошел пьяный отчим; тот остановился в дверях, покачнулся и направился к ней. Последнее, что Рита помнила, – это как его руки сомкнулись на горле, она попыталась урвать глоток воздуха, но ничего не получилось: от недостатка кислорода девушка потеряла сознание.

Очнулась она на кровати, дышать было тяжело; на ней, хрюкая, возился воняющий перегаром отчим. Рита попыталась освободиться, но отчим был сильнее, не дал ей даже крикнуть, закрыв ее рот своими слюнявыми, дурно пахнущими губами. Когда все закончилось, у Риты не было сил даже встать – она подумала, что лучше умереть. Отчим деловито вытерся, застегнул штаны и сказал:

– Скажешь кому – сядет твоя мамка. Сдохнет на зоне.

– Пошел вон, – прошептала Рита. – Убирайся.

Отчим нерешительно потоптался у двери.

– Ну я сказал, – напомнил он и исчез. Рита даже не плакала – а зачем? Ведь все равно. Она двигалась, как сомнамбула, в детский сад забирать детей не пошла, и вечером их привела возмущенная воспитательница.

– Знаете ли!.. – начала она обличительную речь у крыльца и осеклась: Рита выглядела, как привидение, и смотрела сквозь нее. – В общем… вот, – она впихнула ей в руки чумазых, зареванных Настю с Филиппом и быстро ушла, брезгливо вытирая ладони носовым платком. Запах ее легких духов растворился в воздухе.

В этот вечер отчим избегал встречи с Ритой, поужинал в беседке, за спрятанной в буфете бутылкой водки послал Филиппа. Когда они столкнулись во дворе, он неловко пожал плечами, рыгнул и сказал:

– Ты это… не говори никому.

– Пошел вон, – повторила Рита. А ночью… ночью к ней на кровать присела мать и, трясущимися руками гладя ее по волосам, попросила, чтобы дочка молчала. Мол, с кем не бывает. А Олежа ее вину на себя взял, а то остались бы дети сиротами…

– Да лучше бы тебя тогда посадили! – глухо сказала Рита в подушку и сказала то же, что и отчиму: – Пошла вон…

По счастливой случайности, физических последствий изнасилования не было: Рита не забеременела, и отчим не наградил ее венерическим заболеванием. На следующий день девушка сдала экзамен по математике, еще через три недели – которые прожила в свинячьем сарае – получила аттестат и уехала к Сурику, в город, трусливо бросив Настену и Филиппа, но спасая себя. Она кляла себя за то, что оставила малышей, но по-другому было нельзя: оставаться в пропитанном насилием и безумием доме она не могла и безумно боялась отчима, а Сурен наотрез отказался брать к себе маленьких.

– Они мне не родные! – заорал он, когда Рита заикнулась насчет того, чтобы приехать с братом и сестрой. – Я их не делал, их шлюха-мать приблудила, сама не знает, кто от кого!

– Но отчим их бьет…

– Да пусть хоть подохнут они все в этом доме! Нет у меня больше матери, нет у меня больше родни, проклинаю их всех! Либо сама приезжай, либо загнивай там! У меня не приют «Доброе детство»! Хочешь вырваться – не будь овцой!

Выбора не было, и Рита уехала, не сообщив нового адреса. А в городе с первой попытки поступила в институт. Она очень хотела быть детским психиатром, но в медицинский был огромный конкурс, и пришлось пойти учиться на психолога. Чтобы помогать ребятам, пережившим семейное насилие.

Сурик, узнав о выборе факультета, орал дальше, чем видел, но в конце концов свыкся; он хотел, чтобы сестра пошла на факультет информатики или иностранных языков, чтобы зарабатывать деньги. Сам Сурен нигде не учился, у него были нулевые способности, максимум, что он мог, – без ошибок написать простенькое предложение. У Сурика была дислексия плюс полное отсутствие желания учиться, зато он был быстрым, как орел, изворотливым, беспринципным и наглым. Сначала в райцентре, а потом и в городе он быстро сколотил себе капитал: сначала подворовывал, потом в составе банды промышлял грабежами, а после стал приторговывать наркотиками, о чем Рита, собственно, не догадывалась. Не знала она и о криминальном прошлом брата. Для нее Сурен был удачливым торговцем, поставлявшим картофель и пасленовые культуры на рынок. У брата была квартира, в квартире – горячая вода, телевизор и холодильник; он давал Рите денег на еду и на одежду; он оплачивал коммунальные платежи. Рите оставалось только учиться. А что орет – так пусть орет, у него работа тяжелая…

У Риты и Сурена был один отец, но внешне они отличались, как туча от облака. Рита, несмотря на доминирующие гены, пошла в мать, когда та была молодой: полненькая, коренастая девушка с темно-русыми редкими волосами, которые она собирала в пучок и закалывала на затылке; локти с ямочками, застенчивая улыбка, серые глаза в пушистых ресницах, румянец к месту и не к месту, тяжелая грудь. Сурен – как негатив: черные смоляные волосы, орлиный нос, смуглая кожа, поджарый, сутулый, нервный, улыбнется – как змея по губам пробежит. Общими у брата с сестрой были невысокий рост и кривоватые зубы: в отца. Тот погиб в пьяной драке, когда Рите не исполнилось и пяти: наутро десятилетний Сурик с матерью по пыли ползали, собирали, что похоронить можно. Глаза ему выдавили, руку оторвали, ладони – сплошное месиво… Сурена потом лечили в районной психбольнице, да