Книга Чистильщик. Повесть - Валерий Николаевич Ковалев

в танк и сами скрылись в люках. Еще через секунду взревел двигатель и, сдав назад, бронированная махина сбросила своего поврежденного собрата с моста. Затем башня тридцатьчетверки слегка развернулась, орудийный ствол пошел вниз и уставился на въезжающую на противоположный берег «эмку».

Оглушительно грохнуло, и на месте автомобиля взметнулся разрыв, в разные стороны полетели колеса. А танк, взвыв мотором, залязгал по настилу на восток. Переправа возобновилась…

Выйдя из ресторана, капитан надел на голову фуражку и направился к мотоциклу, а когда стал его заводить, услышал за спиной, со стороны бульвара громкий крик:

— Никола!

Обернулся. К нему спешил польский поручик.

— Янек? Живой? — широко раскрыл глаза, и они обнялись.

В ночь начала войны Ян Новак, близкий друг Исаева, еще с двумя пограничниками находился в секрете[24]. Когда заставу подняли «в ружье», и она, приняв бой, полегла — исчез. Николай считал, что сержант погиб. А он вот, целый и здоровый.

— Ты как здесь? Да еще в польской форме, — держа за плечи, разглядывал он товарища.

— Долгий разговор, — махнул тот рукой. — Вот так встреча! А собачка, гляжу, вроде как Рекс, — кивнул на овчарку.

— Того убили еще под Бугом, — ответил капитан. — Но этот не хуже.

Словно в подтверждение его слов, кобель дважды басовито гавкнул.

— Ну, так что? Давай обмоем встречу, — лучился радостью Новак. — Знаю тут одно хорошее место. Вскоре мотоцикл с сидевшим сзади новым пассажиром откатил от сквера.

«Хорошее место» оказалось уютной пивной в старой части города, имевшей открытую террасу с видом на Вислу. Судя по всему, Новака здесь хорошо знали, и вскоре друзья, хлопнув за встречу по рюмке водки, под скворчащие колбаски потягивали золотистый пильзнер, закусывая орешками.

— Значит, желаешь знать, как я здесь и почему? — заказал поручик по второй кружке. — Тогда слушай… Если помнишь, в ту ночь со мной в секрете были Паша Золотов и Сергей Швачка. У меня «дегтярь»[25], ребята с винтовками. Лежим, значит, у реки, наблюдаем, соловьев слушаем.

Под утро со стороны запада гул самолетов. Идут на большой высоте на восток, целыми косяками. Серега говорит: «Это, братцы, война». А я ему: «Молчи, дурак», хотя и сам так думаю. От одного отделились несколько, слышим, в той стороне, где застава — взрывы. А с другого берега из тумана появились надувные лодки с солдатами. Насчитали полтора десятка. Как только достигли середины, я приказал «Огонь!» — половину расстреляли. Потом еще и еще, у меня даже ствол раскалился. А затем по нам ударили из минометов, второй серией накрыли. Очухался, в ушах звон, слева Сергей, посеченный осколками — справа, без головы, Пашка. Поднял глаза, а там ствол винтовки в лоб — ауфштейн! Кое-как встал — рядом чужой солдат в каске. Скалит зубы и толкает прикладом — форвертс! Спустя полчаса у развалин заставы таких, как я, построили человек пятнадцать, все в исподнем и пыли, видно, камнями завалило. Среди них политрук Куперман с разбитыми очками. Вперед вышел офицер и в него пальцем: «Юде?» Тот в ответ: «Я коммунист, а ты пошел на х…» Политрука тут же вытащили из строя, поставили напротив и расстреляли. А один солдат, с галуном на воротнике, подошел, расстегнул штаны и помочился на тело. Офицер захлопал в ладоши — браво, другие немцы хохотали.

— Твари, — потемнел лицом Исаев.

— Слушай дальше, — продолжал Ян. — Короче, попал я в лагерь для военнопленных под Тернополем. Кормили раз в сутки баландой из жмыха, а еще водили на работы: закапывать расстрелянных евреев из местного населения. К осени половина из нас отдала Богу душу. Оставшихся погрузили в вагоны и отправили в польский Хелм[26], откуда спустя год мне удалось бежать. В лесу наткнулся на польских партизан, а в сорок четвертом вступил в армию Людову. Теперь поручик, командую ротой.

— Да, досталось тебе, — нахмурился Исаев. — А почему не вернулся на Родину?

— Не иначе зов крови, — улыбнулся Новак, — ты же знаешь, я по отцу поляк. А если серьезно — побоялся.

— Чего?

— Оказаться снова в лагерях, только теперь наших. Помнишь приказ Сталина, объявивший сдавшихся в плен изменниками Родины и призывавший уничтожать их всеми средствами, а семьи репрессировать? Его зачитывали нам на плацу в Хелме.

— Был такой, помню. Но ведь ты не сдавался, вел бой до последнего.

— А чем я теперь это докажу? — навалился локтями на стол Ян.

Николай молчал. Сказать было нечего.

— Ладно, не будем больше о плохом, — закурил поручик сигарету. — У тебя-то как дела? Насколько понял, еще служишь?

— Да нет, брат, — ответил Николай. — Демобилизовался, следую на Родину, во Львов.

— Родители как, живы?

— А вот этого не знаю. Когда город освободили, отправил им несколько писем, но ответа не получил.

— Ясно. А где собираешься ночевать? На ночь выезжать опасно.

— Что-нибудь придумаю.

— А чего думать! Давай у меня. Есть жилплощадь.

— Не стесню?

— Обижаешь, — рассмеялся Новак. — Я пока холостяк и жениться не собираюсь.

Вскоре мотоцикл стрекотал дальше.

Квартира поручика оказалась в пригороде, в небольшом доме, рядом с частью, где он служил. Заехали во двор.

— Дзен добри, пан Новак — певуче сказала из соседнего молодая полька, стиравшая белье в корыте.

— Добри, — ответил тот, отпирая ключом дверь, — заходи, Коля, располагайся.

Внутри было чисто прибрано и уютно.

— Послушай, — сказал бывший пограничник. — А давай снимемся на память? Тут неподалеку фотография.

— Можно, — кивнул Николай. — У меня за всю войну ни одного снимка.

— А кроме хэбэ[27] у тебя что-нибудь есть? — продолжил Ян. — Хотелось, чтобы выглядели мы на все сто.

— Имеется, — тряхнул чубом капитан, после чего вышел и вернулся с небольшим фибровым чемоданом.

Через несколько минут он стоял перед другом в синих галифе и кителе с золотыми погонами, на котором блестели орден «Отечественной войны», две «Красных звезды» и солдатская «Отвага».

— Богато, — поцокал языком Новак. — А у меня только медаль «Заслуженным на поле славы».

Надраив щеткой сапоги и прихватив Рекса, вышли из калитки.

— Файный капитан, — проводила их взглядом соседка.

В ателье снялись в полный рост, на фоне пейзажа с Вевельским замком.

— Карточки будут завтра в девять, — пообещал старый еврей в лапсердаке, чем-то похожий на пророка. Когда вернулись назад, Ян показал Николаю, где чистое белье, сообщив, что заступает до утра дежурным по части.

Пожав на прощание руку и оставив на всякий случай ключ, прошагал под окнами. Хлопнула калитка.

Оставшись один, Исаев снова переоделся в х/б, вернув «парадку» в чемодан, и сварил на керосинке пачку концентрата. Подождав, когда каша остыла, вышел во двор, где накормил овчарку.

Развешав стираное белье соседка (теперь