Книга Не суди по оперению - Зои Брисби

тоже вычитали в «Депрессии для чайников»?

В ответ Максин высунула язык. Эта детская шалость и озорство в глазах делали ее похожей на школьницу, с восторгом прогуливающую уроки. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Это было здорово. Никто из них уж и не помнил, когда смеялся в последний раз. Алекс – ни разу с начала депрессии, а Максин – с переселения в дом престарелых. А ведь от смеха стало так хорошо! Как будто внутри что-то вспыхнуло и по всему телу начало разливаться тепло, хотя до этого они и не подозревали, что им холодно.

Алекс почувствовал, что вполне доверяет Максин, чтобы поделиться одним соображением, которое много раз приходило ему в голову, когда отступали приступы тревоги.

– Бывают дни, когда мне хочется снова стать маленьким. Иметь право свернуться калачиком и заплакать. И чтобы со мной был кто-то, кто возьмет меня на руки и утешит.

– В старости ты почти что ребенок. Только ты уже не сворачиваешься калачиком и не плачешь, а лежишь, как бревно, и пускаешь слюни. А утешать тебя приходят люди в белых халатах и опекуны. В старости ты не можешь больше существовать, как раньше. Твое тело тебя больше не слушается, и все вокруг полагают, будто лучше знают, что тебе нужно. Когда ты маленький, то понятно, что это ненадолго, когда ты старик – это единственное, что ждет тебя до самой смерти. Тебе говорят, где ты должен жить – ведь совершенно ясно, что сам ты этого не знаешь, ты не в состоянии жить один, хотя и успешно с этим справлялся последние семьдесят лет. Тебе говорят, что ты должен есть, потому что, ясное дело, ты и этого не знаешь. Неужели ты вдруг так поглупел? Нет, просто ты постарел, и все это делается «ради твоего же блага». Быть стариком – это все равно что быть ребенком, которого принимают за идиота.

Максин запыхалась от своей тирады. И сама себе удивилась. Она только что высказала вслух негодование, запрятанное так глубоко в душе, что она и не отдавала себе в нем отчета. Да, она негодовала на дом престарелых, на мужа, на болезнь, на жизнь и на смерть.

Глаза ее затуманились от слез.

– Ну что ж, надо признать, что вы не одарены талантом поднимать настроение!

Максин взглянула на Алекса и повеселела. Ее звонкий смех справился со слезами, имевшими наглость выкатиться из глаз.

8

В конце концов они сошлись на «Радио Ностальжи». Достаточно бодрое для Максин и вполне спокойное для Алекса. Достаточно современное для нее и вполне винтажное для него.

Мягкий голос Ареты Франклин наполнял салон теплыми вайбами. Звуки ударных разносились по всему «Твинго» из слабеньких динамиков дешевой радиосистемы.

R.E.S.P.E.C.T, взывала Арета Франклин. Максин покачивала головой в такт музыке и видела себя вновь молодой, гораздо более молодой, пританцовывающей под эту же самую мелодию в тот момент, когда она готовила ужин для мужа. Он подходил к ней, обнимал за талию, и они танцевали вдвоем. Он кружил ее, и ей казалось, что они одни на всем белом свете и что счастливее быть невозможно. И она не ошибалась. Они были такими красивыми, сильными, полными жизни и надежд, что она вдруг почувствовала, как все сжалось у нее внутри, да так сильно, что ей стало больно.

Максин решила, что лучше будет смотреть на Алекса. Она ожидала увидеть то наполовину сосредоточенное, наполовину обреченное (будто завтра конец света) выражение, которое обычно присутствовало на его лице, однако, к немалому удивлению, обнаружила, что оно преобразилось. Лицо у него сияло! А рот открывался и закрывался с некоторой закономерностью, которую она не сразу, но все же соотнесла со словами песни. Его руки слегка похлопывали руль, а голова, прежде неподвижная, будто ее посадили на кол, а не на шею, стала поворотливее и мягко покачивалась влево и вправо. Максин остолбенела от такой перемены.

– Ты знаешь все слова?

Макс моментально напрягся, перестал качать головой и постукивать руками.

– Э-э-э… мне нравится эта песня.

У него был вид застигнутого врасплох хулигана.

– До того, что ты знаешь все слова. А ведь ты еще не родился, когда она появилась.

– И что?

– Разве тебе не пристало скорее слушать Давида Гетта[11] или Джастина Тимеберлейка?

– Предпочитаю Отиса Рединга и Фрэнка Синатру.

– Ну и устаревшие у тебя предпочтения! Вы с Джеки Потье точно бы закорешились.

– Кто этот Джеки Потье?

– Мой бывший сосед по комнате в доме престарелых. Покойный.

– Сожалею.

– Да не стоит. Знаешь, в моем возрасте мертвых знакомых уже гораздо больше, чем живых.

Она пожала плечами:

– Это закон жизни. Ты бы еще сошелся с Жозефиной Ламот, шикарная девчонка, эта Жозефина. Ах, да, забыла – она ведь тоже скончалась.

– Ну, что ж, я счастлив узнать, что мог бы поладить со столькими покинувшими нас людьми.

– Я даже думаю, что с твоими музыкальными предпочтениями ты бы мог стать весьма популярным в доме престарелых.

И Максин одарила его лукавой улыбкой, от которой морщины вокруг ее глаз легли еще глубже, подчеркивая при этом их лазурную синеву.

– Послушай, я думала, что помру со скуки в этой поездке с Александрой, которая не моет голову, и только и будет со мной говорить, что о пыльных книгах…

– Александра?.. Если вы вдруг не заметили – я мужского пола.

– Спасибо, заметила. Но почему бы не написать в твоем профиле, что ты любишь музыку?

– Я не решился сказать, что слушаю старый американский соул – боялся спугнуть потенциальных пассажиров.

– Неужели ты всерьез думаешь, что твой профиль вызывал желание ехать с тобой? Ты единственный ехал в Брюссель, только поэтому я тебя и выбрала. Что за нелепая идея писать, что ты любишь путешествовать, читать и бог знает какую еще ерунду?

– Еще люблю ходить в музей. Я полагал, что так у меня больше шансов найти кого-то поспокойнее.

– Тебе это удалось! На твое счастье тебе попалась я. Именно из-за этого описания и из-за имени я и подумала, что ты – девушка.

– П-ф-ф…

– Извини, но музеями и книгами парни, как правило, не увлекаются.

– Значит, поскольку я парень, то должен быть неграмотным невеждой? Великолепное клише! Тогда и вы не говорите мне, что на самом деле любите механику, виски и Тур де Франс, потому что я тоже, представьте себе, ожидал увидеть представителя другого пола. Я думал, вы – мужчина: Макс.

– Так меня зовут друзья.

В ее голосе слышалось больше оправдания, чем ей того хотелось бы.