Книга Избушка на костях - Ксения Власова

на печи кот вдруг спрыгнул на пол и затрусил в сени. Скрипнули половицы крыльца – кот умчался в темноту разворачивающейся летней ночи с поспешностью улепетывавшего зайца.

– Я не собираюсь замуж. – Ответ – наполовину лукавый, наполовину правдивый – сорвался с губ быстрее, чем я успела его обдумать.

Мои строптивые слова встретили хохотом – оглушающим, вызывающим досаду. Сестры покатились со смеху, едва с лавок не упали. Мачеха вытерла выступившие слезы и сказала:

– Ой, насмешила! Замуж она не хочет, как же…

– Но я…

– Да ты не бойся! – отмахнулась мачеха, успокаиваясь. – Кто тебя без приданого возьмет? Да еще и с клеймом таким!

Меня опалило стыдом, как огнем. Щеки запылали, в горле появился ком. Я понимала, о чем мне говорят, – о тех слухах, что шепотками тянулись за мной, как свадебное покрывало за невестой. Как ни скреби – не отмоешься от них.

– Я не выбирала такое наследство, – тихо, но твердо ответила я. – Нельзя меня за это винить.

Последняя свеча на столе зашипела, словно обиженная кошка, и тоже погасла. Сестры испуганно охнули. Мачеха потянулась за огнивом.

– Что-то ветер сегодня задувает, – неуверенно проговорила она, косясь на открытое окно. – Сейчас…

Мачеха безуспешно щелкала огнивом, но фитиль не поддавался.

– Отсырел, что ли…

Я на мгновение прикрыла глаза, и свеча радостно вспыхнула. На лицах сестер и мачехи отразилось облегчение. Тревога, сдавившая грудь, даже, вернее, предчувствие чего-то дурного чуть улеглось. Но ненадолго.

Сестрицы, успокоенные потрескиванием огня, вернулись к прерванному разговору:

– Ой, выбирала, не выбирала… – отмахнулась Злата. – Кровь в тебе дурная, порченная.

– Одно тебе место – у Бабы-Яги на посылках! – согласилась Купава. – Она такой кровью питается, силу набирает.

– Но мы ж не звери, сердце имеем, – вдруг вступилась мачеха. – Рука у меня не поднимется тебя выгнать в темный лес.

Прежде чем я успела ощутить хоть каплю благодарности, она продолжила:

– Сестры твои замуж выскочат, в семьи другие уйдут. А ты со мной и отцом останешься. Будешь ухаживать за нами, стариками. Ну и на Ивана своего поглядывать.

– Ага, через окно, – засмеялась Злата. – На него и его деток.

Мачеха пожала плечами:

– Ну, тоже радость ведь! О чем еще приживалке мечтать?

Купава тоже прыснула со смеха. Их веселье ножом вспороло грудь. Я с ужасающей легкостью представила эту судьбу: вечная прислужница, отвергнутая всеми и годная лишь для тяжелой работы. С годами я потеряю молодость и силу, не смогу даже увернуться от летящих в спину камней. А Иван… Он сказал, что не женится, но это сейчас. А через пять зим, десять?

Как в замерзшем озере, сквозь сковавший мою душу холод, я увидела образ Тима – счастливого, улыбающегося, ведущего под руку другую. А позади них – вереницу детишек.

Буря эмоций в моей душе, подобно вьюге, взвыла, закружила меня, и в водовороте этой стихии я вдруг тихо и отчетливо обронила:

– Не бывать этому.

Сестры от неожиданности разинули рты.

– Чего?

Я подняла на них глаза. Все, что я до этого сдерживала, рвалось наружу, словно лопнувший гнойный нарыв.

– Не буду я при вас приживалкой.

Слова прозвучали неумолимо: как обещание. В тишине безветренной ночи погасла единственная горящая на столе свеча, а за ней и огонь в печи. Изба погрузилась в темноту – пугающую, тягучую, как изнуряющий кошмар. По углам прокатились шорохи. Будто во всех норах одновременно завозились мыши.

Злата с криком вскочила из-за стола.

– Матушка, меня что-то за ногу схватило!

Ее примеру последовала и Купава. Она забралась на стол.

– Матушка, и меня!

– Что вы несете? Где огниво? – испуганно спросила мачеха. – А, вот оно…

Она защелкала огнивом, но без толку – его искры не могли породить ни малейшего огонька. С губ мачехи сорвалась ругань, сменившаяся быстрой молитвой. Короткая вспышка, так и не давшая огня, на миг осветила комнату. Сестры завопили, мачеха выронила огниво. На стенах избы проступили алые, будто настоянные на чернилах из крови узоры: завитки, брызги, пятна и отпечатки звериных лап. От бревенчатых стен пахнуло солью и железом – вонью крови.

Ворвавшийся в окно ветер подхватил подолы сарафанов сестер и мачехи, задрал их, а затем бросил в лицо каждой горстку земли, листьев и… мелких белых костей.

Меня не тронули – ни ветер, ни темнота. И я, замерев, не понимая, что делать, осталась за столом. Язык словно прилип к нёбу, я не могла проронить ни слова. Лишь смотрела на изукрашенные кровью стены. В некоторых местах узоры, будто затягивающиеся раны, покрылись коричневой корочкой.

Чья-то рука ухватила меня за косу и, резко потянув, заставила подняться.

– Ведьма паршивая! – заорала мачеха, выставляя меня за дверь. – Иди туда, откуда пришла!

– Сгинь! – вторила Злата сквозь рыдания. – Пусть тебя лес заберет!

– А Баба-Яга кости твои обглодает! – крикнула Купава.

Мгновение, и я оказалась на крыльце. Дверь за моей спиной захлопнулась. Послышался звук поворачиваемого ключа в замке. Затем шорох, грохот, будто кто-то придавил дверь с той стороны чем-то тяжелым.

Я ошарашенно посмотрела на темные окна, на которых с шумом захлопнулись ставни. Поколебавшись, медленно сошла с крыльца и постояла у избы. Ветер коснулся мокрых от молчаливых слез щек. В душе вместо недавнего пожара осталось пепелище. Я ничего не чувствовала – ни страха, ни удовлетворения, ни злости, словно и правда выгорела за те странные мгновения в избе. Осознание накатывало на меня медленно, как волны, мягко облизывающие песчаный берег. Алая краска на стене, потухший огонь, темнота, наполненная звуками, от которых кровь стыла в жилах.

Неужели это все из-за меня? Нет, не так.

Это все сделала я?

* * *

Двор Тима встретил ночной тишиной. Собаки знали меня, поэтому лай не подняли. Лишь одна из них недовольно забрехала, но стоило мне назвать ее по имени, замолкла и позволила потрепать себя по загривку, а потом и вовсе лизнула ладонь.

– Хорошая моя, – пробормотала я. – Умница девочка.

Лунный свет серебряной пыльцой рассыпался по резному высокому терему, мерцанием жемчуга прокатился по крыше, окатил брызгами, словно вспоровший гладь чешуйчатый хвост русалки, остроконечную башню третьего этажа. Отец Тима, состоятельный человек, не так давно принялся возводить новые постройки и еще одну башенку – с другой стороны дома. Поговаривали, что для старшего сына и его будущей семьи. Расписные ставни даже в темноте радовали глаз, а в окнах тускло поблескивали стекла – редкость, доступная не всем.

Я торопливо посчитала окна и нашла нужное. Пальцы сжали россыпь мелких камушков так сильно, что на коже наверняка остались следы. Я пересыпала острые осколки из ладони в ладонь и, замахнувшись, отправила в полет. Послышался глухой стук – легкий, почти неслышный. Он всполошил голубей, облюбовавших себе место под крышей. Шорох крыльев взмывших к черному небу птиц заглушил скрип открываемого окна.

– Василиса? – голос Тима прозвучал негромко и хрипловато, видимо со сна. – Это ты?

Прищурившись, он всмотрелся вниз, и я сделала шаг из тени, в которой пряталась. Запрокинула голову, позволив месяцу осветить мое лицо. Распущенные, не прибранные даже в косу волосы свободной волной рассыпались по спине и плечам.

– Жди меня, – тихо сказал Тим. – Я сейчас спущусь.

Окно захлопнулось. Я вздохнула с облегчением и, опасаясь попасться на глаза домочадцам, отошла поближе к конюшне. Из-за приоткрытой двери тянуло ароматом сена и крепким запахом стойла. К ночной тишине, разбавляемой лишь стрекотанием кузнечиков и шорохом листвы на ветру, прибавилось умиротворяющее конское пофыркивание.

– Ты почему в такой поздний час не спишь? Случилось что-то?

Я резко обернулась, волосы, взметнувшиеся от моего движения, мазнули Тима по лицу. Тот усмехнулся, но не отшатнулся.

– Крадешься, как кот, – растерянно пробормотала я. – На мягких лапах.

– Скажешь, испугал?

– Нет.

Тим легонько передернул плечами – мол, другого ответа и не ждал. Его цепкий взгляд заскользил по мне, словно изучая, высматривая беду. Я вздохнула:

– Кости мои пересчитываешь?

Он не улыбнулся. Помнил тот день, когда ему пришлось вправлять мне плечо после неудачной ссоры с мачехой. Той тогда ухват очень некстати под руку попался.

– Выглядишь так, будто за тобой черти гнались.

– Возможно, и правда гнались.

Тим серьезно кивнул и, отодвинув меня, выглянул за мое плечо.

– И где они? – нетерпеливо спросил он.

– Черти?

– Твои обидчики.

Его тон обдал холодом – не тем, что весело щиплет нос и щеки, а тем, который скользким ужом забирается под одежду и пробирает до мурашек, замедляя дыхание и стук сердца.

Я тряхнула головой, отгоняя морок, и осторожно потянула Тима за локоть.

– Ты спрашивал, случилось ли что, – медленно проговорила я и замолчала, не зная, как продолжить. – Я… то есть… Мачеха… И сестры! Мы…

Я словно оказалась в избе, где одна за другой погасли свечи и дымок полупрозрачным завитком поднимается к потолку. Где на бревенчатых стенах проступают алые узоры, пахнущие раскаленным железом и кровью. Где тьма словно оживает, обретает форму, наполняется звуками, как вздымающаяся грудь – воздухом.

В горле появился ком, и я прерывисто