Книга Дарю вечную молодость - Александра Кравченко

Но надо было как-то отреагировать на выпад. Виктор принял одну из тех эффектных мужественных поз, которые ему особенно удавались, и громко провозгласил:

— Да, я нигде не учился на политика и не знаю, можно ли вообще этому научиться. У меня есть только один козырь: я люблю эту страну и этот народ. И я хочу, чтобы моя любовь была взаимной. Что же касается моей зависимости, то пусть меня судят по делам, а не по тем инструментам, которыми я воспользовался для совершения дел. Да и кто из нас полностью независим в этой жизни? Только Господь Бог.

Зал в целом отреагировал на реплику положительно. Раздались, правда, отдельные выкрики: «Демагогия!», «Популизм!», потом один мужичок сермяжного вида прорвался с вопросом:

— И как это в вашем семействе хорошо получается: и при большевиках вы процветали, и во время застоя, и при демократах, и при олигархах? Теперь даже говорят, что вы вроде из дворян. А дедушка-то у вас был красным комиссаром, а?

К подобным вопросам Виктор уже успел привыкнуть. Улыбнувшись устало и печально, он ответил:

— Человек не выбирает себе время и место рождения. Когда дворян казнили за то, что они родились дворянами, многим пришлось скрыть свое происхождение, чтобы выжить. Если в моей семье всегда был силен инстинкт выживания, то это говорит об уме и ловкости, но не об отсутствии патриотизма. У нас… у меня, в частности, сто раз была возможность покинуть эту страну и жить припеваючи на процветающем западе. Но я не сделаю этого никогда. Как никогда не вывезу свои сбережения за границу. Все, что у меня есть, останется дома и будет, худо-бедно, работать на эту страну. И, может, мой фамильный инстинкт выживания подскажет, что и как надо сделать для выживания страны, которую я не променяю ни на какую другую.

Это был удачный ход: не оправдываться, а превращать кажущиеся недостатки в достоинства. Привычные совковые обвинения в приспособленчестве на глазах у публики парадоксальным образом становились едва ли не козырной картой харизматического лидера. Виктор почувствовал приближение знакомого куража, который всегда помогал ему проводить подобные мероприятия с воодушевлением, на подъеме. Теперь ему не страшен был любой, самый каверзный вопрос. Лишь письмо о Марине тревожило, но он сумел на время подавить эту тревогу.

— Виктор Климентьевич, а правда ли, что в вашей быстрой политической раскрутке вам очень помогли связи рекламного магната Владлена Ховрина, вашего шурина?

Наивные оппоненты, разве такими мелочами можно загнать в тупик Виктора Голенищева? Усмехнувшись, он ответил с грубоватой иронией:

— А на хрена мне его связи? Я и самого Владлена терплю только ради Инги. Все-таки этот нахал — брат моей жены.

Виктор умел быть парнем своим в доску, не чуравшимся друзей из подворотни. Грубоватость с примесью неформальной лексики, ирония и самоирония тоже были частью имиджа. А с Владленом давно было условлено всячески пикироваться на людях. Упоминание о жене породило вопрос некой феминистически настроенной дамы:

— А правда ли, Виктор Климентьевич, что вы придерживаетесь домостроевских взглядов на семью? Во всяком случае, так вы заявили в недавнем интервью журналу «Женщина и время». Неужели ваша супруга согласна на подчиненное положение в семье?

— Ну, это смотря что считать подчиненным положением, — улыбнулся Виктор. — Да и что такое домострой? Это соблюдение порядка, необходимого для блага всей семьи. По-моему, основные наши беды происходят как раз из-за того, что мы не имеем порядка на всех уровнях — от семьи до государства. Моя жена это понимает.

Здесь Виктор был полностью убежден в своей правоте. Инга с ним соглашалась. Да и Кира Шубникова в свое время не прочь была оставаться женой Виктора на любых условиях. А вот Марина считала, что его авторитарность угнетает, порой переходит в деспотизм… Интересно, что же в этом письме? Нет, нельзя отвлекаться на такие мысли во время дискуссии.

Наконец, все закончилось. Обессиленный из-за долгого внутреннего напряжения, Виктор почти упал на заднее сиденье своего лимузина и на минуту прикрыл глаза. Охранник сидел впереди, рядом с шофером, двое других ехали во второй машине вместе с помощником. Таким образом, хоть на время пути Виктор мог почувствовать себя почти наедине с собой. Он даже отключил мобильник.

Развернув папку с документами, словно просматривая деловые бумаги, он положил сверху таинственное письмо и с жадностью забегал глазами по строчкам, не слишком умело отпечатанным на пишущей машинке. Письмо захватывало с первых же слов:

Я обращаюсь к вам потому, что совершенно случайно узнала правду о гибели Марины Потоцкой. Она не покончила с собой, а была убита по заказу, если верить предсмертной исповеди одного из убийц, рядом с которым я оказалась за полминуты до его гибели,

У меня нет возможности выяснить, насколько правдивы его слова и кто является заказчиком убийства. Я простои посторонний человек и знаю, что вмешиваться в это дело мне очень опасно, И все-таки я специально приехала из своего города в Москву, когда узнала, что вы проводите встречи с избирателями. Именно вам, человеку влиятельному и имеющему прямое отношение к Марине, я решила открыть эту тайну. Иначе просто не смогу жить с таким моральным грузом. Ведь Марина — кумир моей юности. И не только моей. И не только юности. Она больше, чем женщина, больше, чем актриса. Она — символ той самой красоты, бесполезной и беззащитной, которую никак нельзя утилизировать, просчитать, но без которой жизнь теряет вкус и цвет. Люди в повседневной суете забывают, что и хлеб насущный, и войны, и машины, и политика — все это средства, только средства существования. Но цель, к которой, пусть и неосознанно, стремится каждая нормальная душа — это красота, это возвышенные мгновения. А кто и что напоминает нам об этом? Природа, искусство и люди, подобные Марине. Я не знаю, какова она была в бытовой жизни. Это и не важно. Ведь, как писал Пушкин, «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен». Важно то, что Марина создала Образ. А этот Образ воспитал и возвысил многие сердца. Вам кажется, что я выражаюсь чересчур высокопарно? Пусть так. Должно же быть в жизни хоть что-то по-настоящему достойное высоких слов.

Конечно, убийство любого, даже самого ничтожного человека — тяжкий грех, и об этом все сказано Достоевским. Но, когда убивают не просто человека, а символ Красоты — тут уж поневоле приходят на ум слова о гении, сраженном «бестрепетной рукой», о «пустом сердце», которое «бьется ровно», и отмахнуться от этого невозможно.

Простите, что задержала вас этим лирическим отступлением. Теперь перехожу к конкретике. Приведу факты, которые мне удалось выяснить, а уж вам решать, имеет ли смысл расследовать это преступление или нет. Потому что если вы, при ваших возможностях, не сумеете в этом разобраться, — то кто же тогда? Уверена, что мое письмо не оставит вас равнодушным, Человек, так близко знавший Марину, вряд ли мог полностью вычеркнуть ее из своего сердца даже за много лет.

Итак, я живу в городе Днепропетровске. Однажды на моих глазах умер вроде бы от сердечного приступа некто Еськов Николай. Он утверждал, что…