Книга Роковое дерево Книга пятая - Стивен Рэй Лоухед

не должен жить. Такое случалось иногда, Турмс не мог этого не знать. Если у пернатых родителей не задалось с первым выводком, они будут пытаться воспитать второй, но птенцы почти всегда рождаются слишком поздно и не успевают вырасти достаточно сильными, чтобы пережить предстоящую зиму. В таких случаях смерть — это милосердие. Выпавшее из гнезда существо лежало в самом начале королевской дороги, той, что вела к дому Турмса. Следовательно, знак касался и самого короля. Это была еще одна смерть, которую следовало принять.

Король кивнул своим мыслям, отнес маленький трупик на обочину дороги и острым камнем выкопал неглубокую могилу. Поместил птенца в ямку, засыпал землей и положил на крошечный холмик камень. Он распрямил спину и уже готов был продолжать путь к дворцу, когда перед ним открылось полное значение явленного знака.

Это было предзнаменование, данное в ответ на тайну, раскрытую Артуросом и Дугласом. Теперь он видел совершенно отчетливо — перед его внутренним взором выстроились на дороге времени все участники событий, включая его самого. Он снова увидел прибытие Артуроса, вспомнил тяжелую беременность Сяньли, и то, как он помог спасти жизни матери и ребенка. Целители отказались от них. Он вспомнил первый вздох Бенедикта, услышал, как ребенок впервые заплакал.

Вот! В точности как крошечный птенец, выпавший из гнезда. Бенедикт не должен был появляться на свет.

Теперь Термс это понимал. Он привык к тому, что любое вмешательство в ход вещей ради спасения жизни оправдано, но тогда его действия дали начало череде событий, которые не должны были случиться вообще. Небеса в своей бесконечной мудрости постановили, что данная конкретная жизнь, и все, что с ней произойдет в дальнейшем, просто не должно существовать. Турмс, король-жрец Велатри, не разумея причин и следствий, решил иначе.

И тогда Небеса вмешались, чтобы восстановить порядок. Для этого потребовалась смерть Дугласа. От внимания Турмса не ускользнуло и то, что все закончилось там, где начиналось. Он со смирением принял урок. Ему еще раз напомнили, насколько неисповедимы пути Божии.

Турмс покачал головой, удивляясь замысловатому устройству Небес. Человеку не понять. В лучшем случае он мог проследить одну-две нити гобелена, на котором выткана вся картина космоса.

Глубина событий настолько велика, что Турмсу еще предстоит раскрывать их смысл в ближайшие дни. А ведь это не единственные события, в которых принял участие его друг Артурос. Эти события не должны были произойти.

Но это была уже сфера ответственности других людей. У Турмса хватало своих забот, и все они так или иначе связаны с похоронами. Во всей Этрурии начался сезон печали, траура и глубоких раздумий.

ГЛАВА 5. Пункт назначения

Леди Хейвен Фейт, конечно, слышала о Константинополе. Ни один студент, изучающий латынь или историю, не миновал упоминаний о легендарном городе на берегах Босфора. Вот и образование Хейвен, хотя и бессистемное, все же содержало пару фрагментов об истоках большей части западной истории. Однако даже в самых смелых полётах фантазии она не представляла, что побывает в этом великом городе, и лично не увидит сияющие золотом в свете раннего утра огромные купола собора Святой Софии. Однако жизнь складывается причудливее, чем может представить любой мечтатель, и вот вам, пожалуйста: великий храм императора Юстиниана, поэма в камне, величественный хвалебный псалом, который будет звучать веками, гордо возвышаясь на холме, над сверкающими серебром просторами голубого Мраморного моря.

Хейвен не могла насмотреться, волны благодарности судьбе прокатывались по ее обнаженным нервам. Вся она была устремлена вовне и только вовне.

— О, Джайлз, — сказала она, слегка запыхавшись, — ты когда-нибудь видел что-нибудь столь прекрасное?

— Никогда, — Джайлз помотал головой. — Очень большой город. Размером, должно быть, с три Лондона.

— Мог бы быть и поменьше, — капризно вздохнула Хейвен.

Для нее путь из степей в Константинополь запомнился сочетанием усталости, отупляющей скуки — то есть всего того, что никак не способно доставить путешественнику удовольствия. Монотонность скрашивали разве что наблюдения за чужой культурой, текущей рядом с ней и оседавшей в ней.

Оказавшись между враждующими армиями, она и Джайлз попали в плен и привлекли внимание правителя нападавших. Эти воины называли себя булгарами. Правитель решил — это, скорее всего, был его каприз, — что двое иностранцев будут сопровождать его — в качестве рабов, домашних питомцев, военнопленных? Кто знал? Но в любом случае, по мнению Хейвен, к королевской собственности могли бы относиться и с большим уважением. По крайней мере, царь или король, пленивший их, оказался образованным христианином, а не жестоким степным хамом.

Сами булгары представлялись ей во многих отношениях расой противоречивой. Способные на проявления героизма, не лишенные доброты и щедрости, они в то же время могли проявлять кровожадность и жестокость даже по отношению к близким. Они любили бахвалиться честностью, но сплошь и рядом оказывались ненадежными партнерами. Воин мог клясться собственной кровью и костями, уверяя в преданности своим товарищам, но бежать с поля боя, как только битва начнет оборачиваться неприятной стороной. И наоборот, они могли сражаться до последнего вздоха, хотя никакой надежды на победу уже не оставалось.

В целом это были умные, но не хвастливые, легкого нрава люди, весьма непритязательные по части удовольствий и вкусов; нетребовательные и способные обходиться малым. Им нравились разговоры о богатствах, они гордились своей племенной общностью. Не отличающиеся высоким ростом, они обладали большой физической силой, и, возможно, от этого считали, что лучше прочих разбираются в любых обстоятельствах. Хейвен представлялось, что других таких настолько противоречивых людей ей видеть не приходилось.

Приглядевшись к ним поближе, Хейвен обнаружила, что их пленители — люди глубоко верующие, христиане, послушные сыновья и дочери Матери-Церкви, способные ставить вопросы веры во главу угла, во всяком случае выше мелких личных интересов. А еще они демонстрировали подобострастную привязанность своему предводителю. Царь Симеон отличался от своих людей большей утонченностью, к счастью, это проявлялось в его обращении со своими гостями. Царь предоставил им место в своей свите, поручил личному камердинеру присматривать за их нуждами; подарил новую одежду — длинные мантии, к которым прилагался кушак-пояс, и мягкие кожаные сапоги; он приказал обеспечить их едой и предметами первой необходимости, не забыл и наставника, обучавшего пришельцев языку и культуре народа.

Царь интересовался их благополучием. По манерам Симеон был истинным дворянином. Кроме того, как быстро поняла Хейвен, он был небесталанным политиком, ведущим сложную игру. Уже одно то, что он привел свой народ к самым воротам Константинополя, говорило о многом. Теперь он готовился