Книга Компонент - Али Смит

меня уйти. Тоже в мешке для мусора.

– У вас до сих пор дефицит? – говорю я.

– А когда его не было? – говорит она.

– Мы вам позвоним, – говорит третья в мусорном мешке.

Я засовываю руки в карманы и тут осознаю, что понятия не имею, куда дела ключ от машины.

Младшая докторша, удаляясь, вероятно, почуяла мою панику. Она окликает меня через весь коридор.

– Чтобы завести машину, вам нужно вставлять ключ в замок зажигания? Ручаюсь, когда вы подойдете к ней и взглянете на замок, ключ окажется в нем.

И она права. Я нахожу машину там, где ее оставила: она словно наполовину вывернута из парковочного места, двигатель не заглушен, а одна из задних дверей широко распахнута, словно кто-то только что из нее вышел.

Я закрываю открытую дверь. Сажусь спереди. Сдаю назад и ставлю машину как положено, то есть по всем правилам.

Глушу двигатель. С минуту просто сижу.

Снова завожу двигатель. Понятия не имею, куда ехать.

* * *

Двенадцать часов назад.

Пока в промежутке между одним и другим (я имею в виду между тем, что только что произошло с его сердцем, и тем, что скоро произойдет) мы ждем скорую, которая не сможет приехать, поскольку скорых не хватает, потому что очень много других людей все еще нуждаются в такой же экстренной помощи, отец смотрит на одеяло, которым я укрыла ему ноги, сбрасывает его, будто оно жжется, и, прежде чем я успеваю его удержать, скатывается с кресла на пол и пытается подтянуться, упираясь в тумбочку, и я вскрикиваю.

Он говорит, что должен погулять с собакой, он всегда гуляет с собакой в это время дня, крайне важно, чтобы он погулял с собакой прямо сейчас.

– Нет, папа, – говорю я, – сейчас полпятого утра, посмотри, еще темно, ты не гуляешь с собакой в такую рань.

Он обмякает, отпускает тумбочку и снова грузно опускается на коврик.

Потом он заводит одну руку за спину и достает из-под кровати ботинок. Наполовину засовывает в ботинок босую ногу. Он не в состоянии засунуть туда всю ногу.

Что-то бормочет.

– Девушка… Девушка удавится, точнее, удивится…

Девушка, которая здоровается с ним и с собакой, проезжая мимо на велосипеде, когда он гуляет с собакой в будни. Похоже, для него важно, что именно в будни. Потом он спрашивает, какой сегодня день.

– Тебе нельзя, – говорю я.

Он качает головой.

Он произносит слово.

– Компа…

Потом говорит:

– …нейская.

Он рассказывает так, будто дело срочное, что однажды она поздоровалась, проезжая мимо, а на следующий день он ей ответил, и теперь они здороваются по будням.

– Жесть, – говорит он.

– Жесть? – говорю я.

– Жесть, – говорит он.

– Папа, – говорю я. – Не дури. Никуда ты не пойдешь.

Потом он говорит, чтобы я не мыла посуду, что стоит внизу на кухне в мойке, потому что я никогда не мою ее как следует, и после этого она всегда грязная.

Потом он замолкает.

Сидит, привалившись бедром к полу и обхватив обеими руками ножки тумбочки. Ботинок чудом держится на ноге.

Я стою над ним, разведя руки.

От меня, как всегда, толку никакого.

* * *

Три часа назад.

Полвторого ночи.

У меня жужжит телефон. Отец прислал СМС. Читаю:

«Не могу сдвинуться».

Последние пару раз, когда мы говорили по телефону, он рассуждал о переезде в квартиру поменьше.

– Зачем? – сказала я. – У тебя чудесный дом.

– Перемен хочется, – сказал он.

– Звучит немного туманно, – сказала я.

– Ничего туманного, – сказал он. – Хотелось бы начать с чистого листа.

– В разгар пандемии и в без малого восемьдесят лет ты хочешь начать с чистого листа, – сказала я.

– Домá сейчас хорошо продаются, – сказал он. – Дома с садом.

– Тебе же нравится твой сад, – сказала я.

– Мне бы хотелось сад побольше, – сказал он. – А дом поменьше.

– В твоем возрасте? – сказала я.

– Почему тебя так смущает, что я хочу жить по-своему? – сказал он. – Ведь ты же сама всегда жила по-своему так… так…

Знаю, он вспоминает слово «эгоистично».

– Меня смущает то, что переездом придется заниматься мне, – сказала я. – А потом и работой в саду.

– Черта с два, – сказал он. – Ты же ни дня в своей жизни палец о палец не ударила.

– Переезд – один из пяти самых больших стрессов в жизни любого человека, – сказала я.

– Тебя я ни о чем не прошу, – сказал он. – Зря вообще затеял этот чертов разговор.

И он бросил трубку.

Теперь я смотрю на слова на экране телефона. «Не могу сдвинуться». Отлично. Одумался. Но он обычно ложится спать в десять. Значит, явно не спит посреди ночи и все еще стрессует из-за идеи переезда.

Пишу ответное СМС.

«Так ты и не обязан. Этой твой дом ты его хозяин и тебе там хорошо».

Он отвечает:

«Не могу сдвинуться будто змея грудь сдавила не могу дышать».

А.

Боже.

Ясно.

Звоню в неотложку. Мне говорят, что скорая задерживается.

Я не должна этого делать, но все-таки одеваюсь. Потом сажусь в машину и еду к нему. Оставляю машину на грузовой парковке у дома и становлюсь перед входом. Дом погружен в темноту. Собака меня слышит, пару раз лает.

Отправляю отцу СМС, мол, я уже здесь.

Он отвечает:

«Не заходи может коронавирус»

Пишу в ответ:

«Я вхожу».

Он отвечает:

«Дверь на цепочке».

Я отвечаю:

«Обойду сзади и разобью окно кухни».

Он отвечает:

«Стекольщики в дефиците не глупи».

В этой чрезвычайной ситуации моего отца больше волнует остекление его дома, а не он сам.

Выкапываю половинку кирпича из клумбы в палисаднике, обхожу дом и выбиваю окно в кухне.

* * *

Еще два года назад.

Отец ждет меня на тропинке у кучи срубленных деревьев на прогалине. Сегодня у него день рождения. Он в старой своей ипостаси – в отличие от молодой его ипостаси. В воздухе пахнет свежей древесиной, а вся земля вокруг груды бревен превратилась в затоптанную грязь и усеяна щепками.

– Славно кто-то потрудился, – говорит он, похлопывая по самому верхнему бревну. – Вот это мой ровесник. Я посчитал эти… как их… Ну, ты знаешь…

– Кольца, – говорю я.

Наклоняюсь и подбираю кусок древесного нутра размером с мою ладонь. Он такой светлый и ароматный, что я подношу его к носу, а потом кладу в карман.

– Щепа от старого чурбана, – говорю я. – Интересно, на что это потом пустят.

– Уж на что-нибудь да пустят, разумеется, – говорит он.

– На дрова? – говорю я.

– Для дров слишком хороши, – говорит он. – На строительство пойдут.

– Шпалы, – говорю я. – Балки.

– Да нет! – говорит он так, будто я и сама должна понимать. – Это же бук. Быстро портится. Лучше всего для помещений. Полы, столярка. Все такое.

Я вспоминаю, что мне лучше помалкивать, просто идти рядом и со всем соглашаться.

– Хороший это материал, – говорит он.

– Меня всегда мучил вопрос, – все-таки говорю я, – разве другие деревья в лесу не бесит, когда прямо у них под носом рубят соседние деревья?

– Не мели чепухи, – говорит он.

Он оглядывается: где собака?

– Давай, – говорит он не мне, а собаке. – Пошли.

– Счастливые деревья, – говорю я.

Он меня игнорит.

Знаю, он думает сейчас о садовом центре по ту сторону леса, куда мы всегда ходим во время такой прогулки, чтобы поесть у них там сегодняшний «суп дня». Жду, что отец с минуты на минуту скажет:

интересно, сегодня там дают этот желтый рыбный суп?

Но на повороте тропинки он говорит:

– Им, деревьям, не надо переживать по поводу счастья и всей этой лабуды. Они же просто деревья.

А еще через сорок пять метров он говорит:

– Никаких «счастливых деревьев» не бывает.

– Это из стихотворения Китса[7], – говорю я. – Оно как раз об этом: зимнему дереву незачем тосковать по своей летней зелени, ведь деревья ничего не помнят и ни о чем не жалеют, и именно поэтому они счастливы, так как просто остаются деревьями и заняты тем, что пристало деревьям. Пока их, конечно, кто-нибудь не срубит.

Я минуту выжидаю, а потом говорю:

– Помнишь картину, которую я написала с таким старанием и подарила тебе на прошлое Рождество? Это визуализация стихотворения Китса, из которого взята эта строчка.

Тишина.

Потом он говорит:

– Все эти знания… ты потратила их лишь на то, чтобы всю жизнь, прости господи, рисовать слова, одно поверх другого, так