Книга Приют гнева и снов - Карен Коулс

путь к морю. Как бы мне хотелось еще раз ощутить пальцами ее ледяное прикосновение, почувствовать, как от холода немеют стопы и ползущая по голеням боль медленно сковывает ноги.

Диамант больше не будет мной заниматься, теперь у него много других пациентов – более послушных, доверчивых, честных. Тех, кто с радостью выплеснет на него все секреты в обмен на тепло камина и чай в фарфоровой чашке, и ни одной Глэдис среди них нет.

– Меня тошнит от этой комнатенки, – говорю я Подбородку, когда она приходит в следующий четверг. – Мне нужен глоток воздуха, или я зачахну, как цветок без солнца.

– Ишь ты, лучше б спасибо сказала! – ворчит она. – Вот в наше время тебя бы приковали к кровати.

– Приковали? Цепями к кровати? – У меня перехватывает дыхание.

Она кивает.

– Видала я картинки, рисунки и все такое. – Она подходит так близко, что я чувствую на себе ее дыхание. Оно пахнет капустой и луком. – Заматывали толстыми цепями, так-то, – говорит она, выпучивая глаза. – А бывало, и в ошейники заковывали. Прямо на шею вешали, да. Представила, каково оно?

Я стараюсь не представлять все это.

– Ну как, рада небось, что спятила сейчас, а не тогда, а?

Она кивает.

Я чувствую их. Тяжелые железные цепи, холодные и крепкие. Кандалы, впивающиеся в запястья, щиколотки и шею, такие узкие, что не вздохнуть, и ржавый запах металла.

Хватаюсь за шею, но на ней ничего нет, моя рука нащупывает только теплую кожу, кости под ней, мускулы и артерии.

Подбородок хмурится.

– А ну-ка брось эту чепуху.

И правда, это все чепуха. Хоть на мне нет ни цепей, ни кандалов, я так же надежно прикована к этому месту, как если бы на мне был ошейник. Безумие приковало меня к этим стенам.

– Пошевеливайся, – говорит она. – Тебя ждет новый доктор.

Новый доктор? Так значит, он собирается продолжать, несмотря на все мои имена. Так значит, будет чай. Я так рада. Комната Диаманта напоминает мне о другой жизни, наполненной теплом, светом и надеждой.

В этой комнате нет ни цепей, ни вообще чего-то неприятного. Ее заливает яркий солнечный свет, и мои глаза слезятся, когда вхожу к нему из темного и мрачного коридора. Ох, как же Диаманту повезло заполучить эту комнату! Здесь даже забываешь, что находишься в лечебнице. Даже решетка на его окне кажется более податливой, будто ее сделали из какого-то мягкого материала, не такого прочного, как железо.

Я разглядываю его кабинет и все сокровища в нем, мечтая однажды заполучить их. На одной полке разложены кусочки золотого стекла с темными пятнышками. Подойдя ближе, я вижу, что эти пятнышки на самом деле крохотные листья, существа, крылатые насекомые.

– Они там уже давно?

– В янтаре? – переспрашивает он.

Конечно, это янтарь. Глупо с моей стороны. Для стекла материал выглядит слишком роскошным и будто вощеным.

– Да, так они там давно?

– Тысячи лет.

– Тысячи? – Некоторые замерли в полете с расправленными крыльями. – Все это время они заперты в желтой тюрьме.

– Ну, они…

– Это даже хуже, чем здесь, – вырывается у меня.

Он думает, что это шутка, и смеется, а я все не могу оторвать глаз от существ – их крылья расправлены, но летать им не под силу. Они напоминают мне других существ, тоже застывших в чем-то желтом, пытающихся выбраться и наполнить воздухом легкие.

В груди тесно. Голова начинает кружиться так резко, что я хватаюсь за спинку стула.

– Мод?

Когда я отрываю взгляд от янтаря и вижу перед собой обеспокоенное лицо Диаманта, узел в груди ослабевает. Это все от безумия, и только. Если я не буду смотреть на пойманных существ, все пройдет.

Диамант поднимается.

– Хотите взглянуть на что-нибудь из шкафа?

– Да, конечно, я бы хотела. – Я продолжаю не смотреть на янтарь. Всего-то желтое пятно на периферии зрения.

Он вынимает из жилетного кармана ключик и отпирает стеклянную дверь. Я едва верю собственным глазам, а он ведет себя как ни в чем не бывало, как будто давать больной такую свободу абсолютно в порядке вещей. Он берет с полки окаменелость и протягивает. В этот момент Подбородок выпрямляется на стуле. Я вижу ее краем глаза, чувствую взгляд блестящих глаз-бусинок, чувствую, как напрягаются ее мускулы – будто она готова ударить или удрать. Я не виню ее. Аммонит тяжело лежит в моей руке, и это настоящее оружие. Мои пальцы сжимают его. Я чувствую изгибы его туловища, красоту этого давно умершего существа, и в сердце отдается боль.

Я возвращаю его Диаманту, тяжело опускаюсь на деревянный стул и задеваю подлокотник. Провожу кончиками пальцев по дереву. Оно было живо, пока кто-то не срубил его. И теперь оно заперто в интерьере, навсегда лишено свободы – прямо как я.

Диамант запирает шкаф, придвигает стул и садится напротив.

– Как вы себя чувствуете после сокращения дозы лекарств?

– Я вспомнила что-то об этих платьях. – Мои пальцы перебирают грубую шерсть. – Мне вспомнилось, как они впитывают болотную воду.

– Хорошо. Помните, что вы при этом почувствовали?

Я пытаюсь придумать ответ, но он так и не приходит.

– Вы были рады? Расстроены? Злы?

– Вчера я плакала.

Не уверена, было ли это вчера, но звучит всяко лучше, чем «однажды я плакала».

– После сокращения дозы лекарств, возможно, вы заметите, что сны стали ярче, что какие-то детали вы помните даже после пробуждения. – Он слегка улыбается. – Возможно, вы вспомните даже какие-то радостные моменты, но, увы, это вас не излечит. Только гипноз позволит нам добраться до тех событий, которые вызвали болезнь.

Значит, он должен докопаться до кошмаров в моей голове. Интересно, сам он готов к тому, что там найдет? В моей голове укрылось целое болото, гниющее и бурлящее варево. Даже я не знаю, что там лежит. И не хочу знать.

– Если похоронить мучительные воспоминания, они могут отравить разум.

Он знает. Он знает, что прячется в моей голове.

– Как только мы раскроем и разоблачим ваше прошлое, оно перестанет преследовать вас и вы почувствуете себя лучше. – Его голос звучит так уверенно, он так убежден, что лечение сработает, и я в шаге от того, чтобы поверить ему. – Вы записали свое воспоминание? – спрашивает он меня.

Я должна была это сделать. Но книга по-прежнему в тайнике, ее страницы чисты и не запятнаны.

– О платьях?

Теперь он заберет ее у меня.

– Вы ничего не записали. – Он расстроен. Это слышно по голосу, он стал ниже и тише.

– Я не хотела испортить тетрадь.

– Она предназначена для того, чтобы в ней писали.

Вот это мне как