Книга Эдуард III - Александр Дюма

Он снова спустился во двор, приказал переседлать своего коня и, не сказав ни слова, даже не отдохнув и не перекусив, сел в седло и покинул замок.

Удар, обрушившийся на графа, был суров.

После многих лет его безупречной службы королю предательство Эдуарда было гнусной подлостью; после той любви, которую он испытывал к Аликс, раскрытие ее невольного бесчестия было страшным горем. Поверить, что его жена по своей воле уступила королю, граф не мог, ведь вместо того чтобы носить траур по потерянной чести, она могла бы прятать свой позор за улыбками и цветами. Значит, Аликс пала, как в древности Лукреция, уступив хитрости и силе, но к супругу вернулась чистой сердцем и помыслами. Однако Солсбери, человек честный, рыцарь пылкий, был не из тех людей, что убаюкивают подобными отговорками свою честь. Король обманул его в том, что Солсбери любил больше всего на свете; поэтому надлежало, нанести удар по самому дорогому, что было у Эдуарда, и в сердце графа клокотала месть, тем более грозная, что она не могла осуществиться сейчас.

Если бы в эти минуты кто-либо встретил Солсбери, он не узнал бы его. Граф медленно спускался с холма, терзаясь в душе тем, что сбылись страхи, мучившие его, когда он поднимался по склону к замку и, подобно Лоту, бегущему из горящего Содома, не смел оглянуться назад. Солнце садилось за горизонт, опускался вечер, и бледный Солсбери, чье лицо время от времени выхватывал из темноты последний луч заката, напоминал фантастического рыцаря из немецких баллад, какого-нибудь Вильгельма, ищущего свою Ленору.

Изредка попадался на пути крестьянин; в испуге он останавливался, завидев этого мрачного путника, кланялся ему, когда тот оказывался перед ним, и осенял себя крестным знамением, когда тот проезжал дальше.

Страдания, подобные тем мукам, какие переживал Солсбери, кладут свой знак на чело того, кто их претерпевает, и в глазах толпы делают его предметом восхищения, когда он смиряется, и предметом ужаса, когда он не покоряется.

Но граф был отнюдь не намерен мириться с тем, что с ним случилось. Мы уже видели, как сильно он любил прекрасную Аликс и с какой поспешностью исполнил обет, который дал в ее честь. Аликс была его единственной отрадой (не считая битв), его единственным упованием на возвращение. Находясь в плену во Франции, он верил в свое освобождение, ибо знал, что в Англии, не выходя из своего замка, Аликс молит Бога за него и Бог должен внять мольбам этого ангела. И вот это короткое блаженство, что было лишь залогом счастливого будущего, развеялось от одного вздоха развратного короля; пока Солсбери сражался за него, Эдуард подло украл честь его имени и покой его жизни. Когда все эти мысли вновь и вновь возникали в уме графа, он еще больше бледнел от позора и гнева, нетерпеливо хватаясь за рукоятку меча; к тому же ночной ветер бил ему в лицо, он озирался по сторонам, находя в природе ту тьму и одиночество, что жили в его сердце, и успокаивал себя: «Я отомщу позднее».

Так он добрался до одинокой хижины и, не будучи уверен, что ночью попадется ему другая, решил задержаться здесь, чтобы дать отдохнуть коню, ибо прекрасно понимал, что не будет у него ни покоя, ни сна до конца путешествия и исполнения данного им второго обета, который он, в страхе быть преданным еще раз, затаил в глубине души и даже не доверил ночному ветерку.

Солсбери спешился и постучал в шаткую дверь домишка, перед которым остановился.

Ему открыла старуха; удивленная, что к ней стучатся в такой поздний час, она отпрянула назад, увидев перед собой бледного мужчину, одетого в черное.

Граф попросил приютить его до утра и дать соломы коню.

Старуха оправилась от испуга и впустила нежданного гостя. Когда хозяйка увела коня в конюшню, граф подошел к чадящей лампе, едва освещавшей комнату (в основном свет шел от огня, что горел в очаге), и, достав из-за пазухи скрепленные печатями пергаменты, стал внимательно их рассматривать.

— Менелай! Менелай! — бормотал он. — Десять лет Троя находилась в осаде, потому что пастух похитил у тебя жену… Король отнял у меня мою Елену, и с Божьей помощью начнется вторая Троянская война.

В эту минуту вошла старуха, и Солсбери, глубоко задумавшись, уселся у огня.

Так он провел первую ночь после отъезда из замка Уорк.

На рассвете граф снова двинулся в путь; он сказал хозяйке слова благодарности, когда входил в дом, и слова признательности, когда выходил из него, но на столе оставил столько денег, что ими можно было бы целый год расплачиваться за гостеприимство, коим он пользовался всего двенадцать часов.

Менялись местности, через которые он проезжал, но воспоминание об унижении неотступно преследовало его повсюду.

Несколько раз в разгар дневной жары он останавливался, спешивался и, пустив коня щипать свежую траву, садился под деревом и с грустью смотрел на счастливую жизнь других людей, будучи не в силах ни поделиться с ними своей печалью, ни разделить их радость. Иногда, когда он вспоминал о прожитых им счастливых днях и думал о тех горестных, что предстоят ему, тихие слезы лились из глаз этого воина, не раз видевшего, как на полях сражений вокруг него свирепствует смерть, но волновался ничуть не больше скалы, что невозмутимо взирает на бушующее море, бьющееся о ее склоны; ибо верно, что, сколь бы ни был силен мужчина, в одном уголке своего сердца он всегда сохраняет юношескую робость, чьей тайной владеет только женщина, и одна она по своей воле заполняет этот уголок надеждой, радостью или страхами, позволяющими управлять этим человеком или пугать его, будто он дитя, напрасно зовущее мать.

С грустью размышляя о собственном прошлом, он достиг берега моря и узнал то место, где высадился, когда Эдуард добился от короля Франции его освобождения в обмен на пленного шотландца. С того времени произошло много событий, которые, казалось, никогда не могли произойти. И какая странная ирония таилась в этой королевской дружбе!

— О море! — воскликнул граф, устремив взор на океан, что в этот час спокойно ластился у самых его ног, отражая в своих волнах безобидные облака, которые южный ветер изредка нагонял на небесную лазурь. — О море! Насколько лучше грозные бури, вздымающие до небес твои волны, словно полчища титанов, чем загадочные человеческие страсти, что делают людей хуже самых гнусных скотов и убивают чаще, чем пучины!

Солсбери какое-то время стоял, погрузившись в глубокие раздумья, потом провел рукой по лбу и, заметив проходящего мимо крестьянина, спросил его, где найти владельца судна, что смогло бы доставить его на французский берег.

Крестьянин показал пальцем на ближайший дом и пошел своей дорогой.

На другой день, вечером, граф простился с берегами Англии, думая, что покидает их навсегда, и на следующее утро приплыл в Булонь.

Из Булони он, по-прежнему одинокий и мрачный, двигался дальше верхом, ночуя на постоялых дворах и с рассветом отправляясь в дорогу. Когда он въехал в Париж, в городе был праздник: там это случалось часто, особенно после заключения перемирия. Солсбери пробрался сквозь толпу горожан, бродячих комедиантов и рыцарей, а вечером, когда веселье в городе затихло, отправился в Лувр.