Книга Ангелы смерти - Арсений Александрович Истомин

выяснится, что привезенный из Освенцима материал не является средством курения, как предполагал Хок. Исследователи развернут загадочные послания, найдут переводчика, который изложит им то, что хотел передать заключенный. Клаудия Суон, которую попросили прочитать текст, решит, что это записи, найденные у них в Нью-Джерси, в одном из детских домов прошлого века или тому подобное. Ей это напоминало немецкую школу или что-то в этом роде.

— «Меня поселили вместе с детьми, их привезли на следующий день. Целый день занимались тем, чтобы дать им одежду и застелить места для сна.

Немцы называют меня Kinder Frau, детям это запомнить трудно, поэтому они зовут меня или на-на или ба-ба.

К нам нормально относятся, по всей видимости из-за того, что рядом всегда дети. В мои обязанности входит наблюдение за ними и уход, как объяснил один из этих «воспитателей», скоро детей куда-то должны будут отвезти, и я обязана буду помогать их загружать в машину, большую машину.

Должно быть их увезут в Германию, где поселят в каком-нибудь приюте. Я слышала про специальные лагеря для детей, главное, что они будут живы.

Немцы выглядят дружелюбно по отношению к детям, они им улыбаются, не ругают и не бьют.»

Когда с первой запиской было покончено, Суон перешла ко второй.

— «Детям, по всей видимости, делают прививки. На руках, на спине и в районе поясницы есть следы от уколов и небольшие синяки. Детки плохо спят, я стараюсь их успокоить тем, что так надо, они скоро поправятся и попадут туда, где будет очень хорошо.

Некоторые из детей приехали слепыми. Белесая, полупрозрачная жидкость текла из глаз, вместе со слезами. Мы постарались промыть глаза водой, но это не помогло. Дети не видят, хоть и пытаются сквозь боль открыть глаза. Для чего это?»

Здесь Катя еще не понимала, что попала в настоящий конвейер для немецких исследований и опытов, когда же ей открылась правда, было поздно что-либо предпринимать. Последняя запись, которую перевела Суон, содержала всего одного слово. Очевидно девушка все поняла и пыталась бежать, но это у него не получилось. Последним словом, оставленным на измятом клочке бумаги, было «Спасите». Исследователи предположили, что девушка просила о помощи следующего, кто займет ее место. Однако они не заметили слова, которое было выцарапано и больше похоже на след, оставленный грязными досками. Слово «их» остались без должного внимания, изменив смысл переданной фразы..

Катя заразилась туберкулезом от одного из ребят, когда делала перевязки. Ее за это ругали, дети должны были сами справляться с тем, что им вводили или отрезали. Она не могла по другому, когда в одном помещении с тобой ребенок всю ночь орет от мучающей его боли, сложно не быть человеком и спокойно спать дальше. О сне вскоре пришлось забыть, дети не могли спать после того, как возвращались на грузовиках обратно. Душа болела за всех, за тех кто вернулся и мог умереть у нее на руках, и за тех, кто остался там, по всей видимости мертвый.

Вирт и Менгеле хотели, чтобы их открытия послужили сохранению и очищению от примесей истинных арийцев, тех, кто уже бы рождался бесчувственным и жестоким солдатом, который может четко следовать приказам. Вопрос воспитания безжалостных ко всему детей был решен гораздо раньше, ведь, вопрос образования решался куда легче изменения генетического кода. В тогдашних школах детей отучали от привязанности и человеческих чувств, вроде сострадания. Так по информации в некоторых немецких школах было принято заводить себе питомца. Каждый из учеников должен был кормить, посещать и заботиться о своей живности, пока не придет срок, и добрый учитель не отдаст приказ на уничтожение. Каждый ребенок должен был собственноручно умертвить своего любимца, дабы в его сознании не было сожаления, привязанности или жалости.

К нашему же сожалению это лишь малая часть того, что происходило в те годы. Многое остается сокрытым от современного человека.

— Так что, вот так все и было — закончил свое повествование Юрий Михайлович. Он уже заметно устал от непривычно долгой беседы. В сознании поднимались ужасающие подробности тех времен и это заметно сказывалось на самочувствии пенсионера. Его пальцы, свисающие с ручек кресла, начинали дрожать и биться ногтями о деревянный стул.

— Спасибо вам большое, Юрий Михайлович — произнес журналист, смотря в глаза уставшему дедушке, ему уже хотелось поскорее завести полученный материал домой, где бы можно было в тишине придумать общую идею его статьи. Алексей хотел было встать, когда в комнату зашла растерянная Настя. Она по всей видимости простояла все это время за приоткрытой дверью и могла слышать их разговор от начала и до конца.

— С вами все в порядке? — поинтересовался у нее Алексей, закрывая блокнот.

— Да, конечно, просто, знаете, я впервые слышу эту историю. Дедушка бы мне ни за что и никогда бы не рассказал о своем прошлом — ответила она.

— Тогда я скорей всего пойду — сказал журналист, приподнимаясь. Ноги немного затекли, сидеть в старом неудобном кресле на протяжении двух часов оказалось сложнее, чем он предполагал в самом начале. Когда он почувствовал, что в сиденье шариками скатаны куски поролона, ветеран уже начал свой рассказ, а отвлекать его просьбой пересесть Леша не хотел.

— Может чаю? — предложила ему Настя, видя, что гость уже засиделся в комнате.

— Нет, благодарю. Мне нужно идти — ответил Алексей, представив, что ему придется сесть обратно, ожидая, пока вынесут горячий напиток.

— Как жаль, что вы так быстро уходите, я провожу вас — сказала ему Настя, проходя к выходу.

— Очень рад был с вами пообщаться, еще раз спасибо за интервью, всего доброго — прощался Алексей с пожилым человеком. Тот лишь кивнул в ответ, провожая молодого журналиста взглядом.

Прикрылась старая скрипучая дверь, за ней раздавались голоса. Алексей прощался с Настей, благодаря за то, что она смогла организовать ему такую встречу. Та смеялась, что-то говорила в ответ, за стенкой было плохо слышно. Раздался звук захлопывающейся двери и поворачивающегося замка.

Настя вошла в комнату, где на стуле развалился дед. Он достал из портсигара одну папироску, которую смаковал, будто Сталин, курящий свою трубку. Юрий Михайлович сидел, уставившись куда-то вдаль. Ему не было дела до того, что Настя вошла в комнату и смотрела на него, ожидая хоть какой-то реакции.

— Так ничего и не скажешь? — спросила она его.

— Что я должен тебе сказать? — буркнул он, выпустив струю дыма.

— Надо было самой отмахнуться, когда он позвонил. Сказала бы, что он обознался или просто ошибся — произнесла она, закрыв за собой деревянную дверцу.

— Со